– Здесь нет никого, кроме нас. – Пауль говорил тем умиротворяющим тоном, к которому прибегают, чтобы успокоить испуганных детей или животных. – Мы можем беседовать, ничего не опасаясь, отче. Иль-Джезу, как ни странно, пуста.
– Пуста? – повторил Анфузо и в третий раз оглянулся. – Это действительно странно, Пауль. Это подозрительно, не так ли?
– Нет, мне кажется, скорее…
Но Анфузо, похоже, уже не слушал его; он торопливо заговорил:
– В архиве я обнаружил кое-что… – Он прикусил нижнюю губу. – Мы не можем беседовать здесь, Пауль. Приходи завтра утром к сиротскому приюту, часам к девяти. Там нам никто не помешает.
– Но на месте приюта теперь одни развалины, – нехотя напомнил ему Пауль. – Он сгорел много лет тому назад.
– В том-то все и дело, – к его удивлению, ответил Анфузо. – С этим все и связано, понимаешь, Пауль?
– Честно говоря, я не понимаю ни единого слова, отец Анфузо. Просто скажите мне откровенно, что вы имеете в виду!
– Завтра, Пауль, завтра, возле сиротского приюта.
Сказав это, Анфузо резко развернулся и пошел прочь. Пауль был так изумлен неожиданным поворотом их беседы, что прошло немало времени, прежде чем он понял хотя бы половину из того, что произошло. В его голове теснились вопросы. Действительно ли Анфузо узнал что-то важное или просто придумал невесть что? Будет ли иезуит ждать его на следующий день возле старого сиротского приюта?
В этом Пауль сомневался. Он встал, чтобы побежать за Анфузо. Но когда он выскочил в центральный проход, старого иезуита уже и след простыл. Анфузо появился как дух из прошлого и таким же образом снова исчез.
– Куда дальше, signore?
– У развилки сверните на Виа Ардеатина, а потом поезжайте прямо.
– Хорошо.
Таксист не хотел поддерживать разговор, и это устраивало Пауля. В то время как такси оставляло позади центр Рима за старой городской стеной, которую они только что проехали через ворота Сан-Себастьяно, он откинулся на спинку заднего сиденья «рено», не в состоянии думать ни о чем другом, кроме как о кошмаре прошлой ночи, так похожем на кошмар ночи предыдущей. Снова Ренато Сорелли убегал от призрачного незнакомца, бежал через темный, густой лес.
Паника, охватившая его, охватила также и Пауля, неожиданно оказавшегося на месте происшествия. Он хотел помочь Сорелли, но не мог даже пошевелиться. Его ноги будто вросли в землю. Ему пришлось беспомощно смотреть, как преследователь швырнул Сорелли на землю, замахнулся на него обнаженным кинжалом и нанес удар, после чего Сорелли замер и перестал подавать признаки жизни. Убийца поднялся, но Пауль по-прежнему не узнавал его. Только когда неизвестный исчез где-то в темном лесу, к Паулю вернулась способность двигаться. Он подбежал к Сорелли и склонился над ним. Но было слишком поздно: он смотрел в стеклянные глаза мертвеца, а в сердце Сорелли торчал серебряный кинжал.
В сердце Сорелли? Пауль смутился и присмотрелся получше. Перед ним лежал не Сорелли. Мертвец был гораздо более худым, и лицо его не было таким мясистым. Наоборот, кожа прямо-таки натянулась на его костях и придавала этому человеку вид мертвеца еще при жизни. Перед ним лежал Джакомо Анфузо, и на его лбу горело 666, число зверя, число дьявола! Пауль обрадовался, когда кошмар закончился и он проснулся. Смерть Анфузо стала бы для него тяжелой потерей. Даже если Джакомо Анфузо, которого он встретил накануне вечером в Иль-Джезу, и был лишь тенью самого себя, сломленным" и запуганным человеком, Пауль относился к нему как к близкому родственнику. А одной смерти в маленькой семье было более чем достаточно. Почему только подсознание мучает его этими кошмарами? Может, так проявлялся его страх оказаться однажды в полном одиночестве? Свою первую семью Пауль потерял так давно, что даже и не вспоминал о ней. Это было ужасное чувство – потерять теперь и вторую семью и опять не суметь ничего сделать.
Не кошмар ли вынудил его вызвать такси и поехать к старому сиротскому приюту? Пауль не думал, что отец Анфузо действительно сможет рассказать ему нечто важное. Накануне они были совершенно одни в Иль-Джезу, и Анфузо спокойно мог бы довериться ему. Так зачем же он едет за пределы Рима, к сиротскому приюту Сан-Ксавье?
Чтобы выказать Анфузо подобающее ему уважение? Конечно. Но, если быть честным с самим собой, то и для того, чтобы удостовериться: видение было просто ночным кошмаром – по крайней мере, на этот раз.
– Надень коричневую куртку, она теплее.
– Мама, зима уже закончилась! – возмутилась Катерина.
– Зима, может, и закончилась, но сумасшедший март еще только начался. Ты только посмотри в окно – какие страшные тучи! Кроме того, сегодня значительно прохладнее, чем вчера. Я, во всяком случае, оденусь потеплее!
И Антония демонстративно потянулась к своей красной стеганой куртке и надела ее.
Дочь, стоявшая рядом с ней в прихожей возле вешалки, удивленно посмотрела на нее.
– Разве ты тоже идешь на улицу?
– Хочу немного подышать свежим воздухом. Воспользуюсь случаем и схожу за покупками. А заодно провожу тебя в школу.
Это заявление, похоже, шокировало Катерину.
– Что ты собираешься сделать?
– Проводить тебя в школу. Прекрасная возможность немного проветриться. Я же не могу все время сидеть за компьютером и размышлять о Рембрандте.
– Ты не можешь провожать меня в школу!
– Почему?
– Потому что мне будет неловко! – Катерина уперла руки в бока и посмотрела на Антонию так, будто хотела вызвать ее на поединок. – Мне уже четырнадцать, мама!
– Ну и что? Мне тоже когда-то было столько же.
– И твоя мать тоже провожала тебя в школу?
Антония одарила дочь обезоруживающей улыбкой.
– Время от времени, если нам было по пути.
– И тоже вопреки твоей воле?
– Я не возражала. Мне никогда не было неловко идти рядом с матерью.
Катерина лукаво улыбнулась.
– Да ты уже просто не помнишь.
– Я хорошо помню, что мне бы влетело, вздумай я дерзить родителям.
Катерина возмутилась.
– Угроза насилия считается психологическим насилием. Я могла бы пожаловаться на тебя, мама.
– Вряд ли: тебе было бы слишком неловко, – возразила Антония, и они обе рассмеялись. – Ладно, давай сделаем так. Мы немного пройдемся вместе, но как только школа окажется в поле нашего зрения или как только мы увидим, хотя бы издали, одну из твоих подруг, я постараюсь стать незаметной. Согласна?
После короткого размышления Катерина кивнула.
– Согласна.
У Антонии камень упал с души, но она и виду не подала. Накануне она чуть с ума не сошла от беспокойства. Катерина пришла домой в половине одиннадцатого – как они и договаривались.
