— Зря ты о нем так, — тихо, жалобно произносит Денница-младшая — и Саграда понимает, что проговорилась. — Зря вы все о нем так. Он меня собой закрывал, искусы старых богинь на себя принял. Иначе быть мне как Эби, выжженной дотла. Велиар ее любил, но себя удержать не мог. Он — дьявол. А Мурмур — нет. Уже нет.
Катя опять чувствует вину. А заодно бессильную ярость, огромную, точно дракон Сипактли с его ненасытными пастями по всему телу. И дракон этот вовсю грызет, пережевывает катину душу.
— Добрые, любящие бесы… — ухмыляется Катерина. Кривая ухмылка выходит, невеселая.
— Любовь здесь главное сокровище, — пожимает плечами Дэнни. — Ангелы могут любить и своего никогда не упустят.
Этим мы от них и отличаемся, мысленно замечает Катя. Мы, люди. Боимся любить, для нас всё, что угодно, дороже любви. Для нас любовь — это ад. Зато в аду любовь — это рай. Маленький персональный рай посреди боли и безысходности.
Вот черти и мутят любовь со всяким, кто кажется им подходящим. Например, с каждой урожденной Пута дель Дьябло, безбашенной и бессчастной. Или с полукровками-нефилимами, плодами этой любви, ни одной не пропускают. И, наверное, ни одного тоже.
Ну и людям перепадает. Обычным людям, не готовым принять адскую любовь во всей ее красе и разнообразии. Тот, кто сопротивляется особенно жестоко, может даже оказаться на костре или в клинике, где современные инквизиторы лечат от неземной любви электрошоком. А когда возлюбленный падет духом настолько, что ему будет уже все равно, убьет его дьявольская любовь или это сделает связанная с нею терапия, он примется болтать. Расскажет всем, кто согласен слушать, о том, как его преследует инкуб или суккуб, да как прекрасен секс с ним (с нею) и ужасно пробуждение после, да как страшно быть демонской подстилкой, но все-таки отвлекает от здешней скуки, потому что наполеоны и марсиане отнюдь не лучшая свита для того, кого почтил домогательствами сам сатана.
Может быть, я тоже сижу сейчас в кабинете психиатра и рассказываю кому-то профессионально-равнодушному, как выходила за владыку преисподней в платье с брабантскими кружевами, думает Катерина. И это ничего не прибавляет к тому, что он знает обо мне, ведь ему совершенно не важны детали сценария, по которому подсознание крошит сознание в труху.
А если так, то скоро я очнусь в палате, на пролеженном в блин матрасе, чтобы всю оставшуюся жизнь оценивать, хватит ли моего сознания на возвращение в мир людей, способных держать свой внутренний ад под контролем.
Глава 7
Первая брачная ночь сатаны
— Да, — произносит Люцифер и улыбается — широко, самодовольно, бешено. — Я беру тебя.
— Да, — вторит Саграда, княгиня преисподней, сглатывая сухим ртом. Черт, слюны нет совсем, горло дерет, голос сиплый, задыхающийся, точно не бархотка у нее на шее, а тесный рабский ошейник. И не целительный гиацинт[64] цветет над катиной трахеей, а кровавая рана зияет в отверстии черного бархата. — Беру… тебя…
Что ж так тяжело-то? Окончательное согласие нейдет с языка: все невестино внимание отдано шлюхину камню, который Катерина помнит до последней щербинки, не глазами помнит — спиной, боками, задницей. «La puta sagrada para mi»[65] — и молодое вино, подкрашенное кровью, бежит к алтарному краю, стекает с него в подставленные чаши, творится сатанинская евхаристия над сплетенными телами, кто-то шепчет во тьме молитву шиворот-навыворот и делает глоток вина, смешанного с кровью владыки ада. Пута дель Дьябло ждет чувства неловкости, ждет, что оно стиснет свои удавьи кольца: это было, было с тобой! — и праздник кончится. Конечно, церемония продолжится, но Кати здесь уже не будет, ее затянет в торнадо стыда. И там, среди вздыбленного ветром сора, она и останется, ощущая себя никчемной и безвольной, словно трухлявые обломки воспоминаний, летающие по кругу.
Собственная улыбка становится для Саграды откровением. И еще большим откровением становится желание, которым ее окатывает при мысли о том, КАК она стала Саградой. Прямо на этом камне. Прямо при этой, блядь, публике. За катиной спиной стоят те, кто пил тогда из чаш и шептал во тьме. Вот воспоминание, которое должно броситься жаром мне в лицо, отрешенно думает Катерина. Оно и бросается. У всех есть что-то, от чего дыхание учащается, в животе начинает тянуть, а в лицо бросается жар. И незачем превращаться в летающий мусор оттого, что твои желания еще живы. Когда-нибудь ты и сама станешь воспоминанием, тенью своих желаний, тогда и будешь наслаждаться чистотой и незапятнанностью. А сейчас живи! Живи!
Катерина смотрит на того, кто через секунду станет ее мужем. На лице владыки ада — свирепая радость обладания, не человеческая, но и не демонская. Звериная. Оба они звери апокалипсиса, если верить Откровению Иоанна Богослова — и муж, и жена, и сатана, и антихрист. И им предсказано совершить много дурного. Хотя вряд ли они сумеют наворотить много сверх того, что уже сделано людьми из самых благих побуждений. Ну что хорошего принес с собой истинный мессия? Религиозные войны? Крестовые походы? Чуму и оспу? Все это мог бы принести и мессия дьявола, зверь, вышедший из моря.[66]
То есть она, Катя. Или Кэт, отпущенная морем из глубокой могилы своей.
Сколько пророчеств, сколько символов, сколько преданий сходятся на катиной судьбе, сросшейся с судьбой Кэт в единое целое. Кэт-Катерина для них точно фокус — нет, не оптический. Сейсмический. Не все солнечные лучи перекрещиваются на ее отнюдь не прекрасном лице. Зато земная твердь вспарывается под ее ногами, будто под ножом. По части причинения зла Пута дель Дьябло достойна своего хейлеля, своей утренней звезды.
— …тебя в мужья! Себе! — заканчивает Катерина. А потом, ведомая странным чувством, простирает руку и сжимает кулак перед лицом Люцифера, собственнически и угрожающе. Проделать это наглее и дьявол бы не смог. МОЕ! Наконец-то Саграда сказала свое слово.
Физиономия у новоиспеченного мужа проказливая, мальчишеская, шалая: ужо я вас!
— А они говорили, ты мне не пара, — чуть слышно произносит Денница.
— Моя мама сказала бы про тебя то же самое, — ехидничает Катерина.
— А кстати! Почему мы не пригласили на венчание твою маму? — интересуется князь ада, прежде чем подарить Кате поцелуй. Первый законный поцелуй.
Ужасная воображаемая картина — катина мама здесь, в аду, перед алтарем Священных Шлюх — растворяется в ужасе куда большем, в предчувствии поцелуя сатаны. Катерина еще помнит, каково оно было в первый раз, принимать в себя геенну, ощущать, как она заполняет тебя огнем и пеплом. Один-единственный истинно дьявольский выдох — и его любовь обратится в струйку дыма. Причем буквально. Катя вовсе не должна целоваться с супругом у камня Шлюх, это не входит в программу, вокруг как-никак преисподняя, а не божий храм в розовых херувимчиках. А значит, новобрачные могут заниматься публичным сексом на алтаре, но целоваться им не обязательно!
