Ознакомительная версия.
Рози дочитала до конца странички. Чувствуя странный холодок в спине, она молча вернула книжку Леффертсу, выглядевшему теперь таким счастливым, что готов был, кажется, обнять ее, себя и весь мир в придачу.
— У вас чудесный голос! — сказал он ей. — Низкий, но не монотонный, мелодичный и очень чистый. Вы говорите без всякого акцента. Я понял это сразу, но голос сам по себе мало значит. А вот как вы читаете! Вы действительно умеете читать!
— Конечно, я умею читать, — сказала Рози, не зная, радоваться ей или обижаться. — Разве я воспитывалась в лесу?
— Нет, что вы, конечно, нет, но… часто даже очень хорошие чтецы не способны читать вслух, даже если они и не спотыкаются на каждом слове — у них очень мало выразительности. А диалог гораздо труднее, чем повествование… Это как проба кислотой. В вашем чтении я слышал двух разных людей. Я действительно слышал их!
— Да, я тоже. А теперь, мистер Леффертс, мне действительно пора идти. Я…
Когда она начала поворачиваться, он протянул руку и легонько дотронулся до ее плеча. Женщина с чуть большим опытом давно распознала бы, что означает эта попытка, пускай даже на углу улицы, и, следовательно, ее вовсе не удивило бы то, что потом сказал мистер Леффертс. Однако Рози на какое-то время буквально лишилась дара речи, когда он, откашлявшись, предложил ей работу.
В тот момент, когда Роб Леффертс слушал, как сбежавшая от Нормана Дэниэльса жена читает на углу улицы, сам Норман сидел в восьмистах милях от нее в своем маленьком квадратном кабинете на четвертом этаже здания полицейского участка, задрав ноги на письменный стол и заложив руки за голову. В первый раз за многие годы он смог задрать ноги на стол. Обычно его стол всегда был завален бланками, обертками от готовых завтраков, черновиками рапортов, циркулярами отдела, записками, распечатками и прочим бумажным мусором. Норман был не из той породы людей, которые привычно убирают за собой (всего за пять недель дом, который Рози все годы содержала в чистоте и порядке, стал похож на Майами после прошедшего там урагана). И это всегда было заметно по его кабинету, но сейчас кабинет выглядел аккуратно прибранным. Большую часть дня Норман провел, приводя его в порядок. Отнес три больших пластиковых пакета с ненужными бумажками к мусоросжигателю в подвале, не желая оставлять эту работу негритянке, убиравшей здесь по рабочим дням, между полночью и шестью утра. Что поручаешь негру, никогда не делается как надо. — Этот урок преподал Норману его отец, и это был правильный урок. Есть одна простая истина, которую политики и благотворители не могут или не желают понять: черномазые не любят и не умеют работать. Таков их африканский характер.
Норман медленно прошелся взглядом по поверхности стола, где сейчас лишь отдыхали его ноги и стоял телефон, а потом поднял глаза на стену справа от себя. Годами она была утыкана фотоснимками разыскиваемых, списками украденного, результатами лабораторных анализов и перечнями неотложных дел, — не говоря уже о его календаре с отмеченными красным фломастером днями предстоящих судебных заседаний. Теперь стена была абсолютно голой. Он закончил свой обзор, обнаружив пачку винных этикеток на полу у двери и мысленно отметив, как все же непредсказуема жизнь. Он обладал скверным характером и всегда первым был готов это признать. В том, что его характер был причиной многих для него неприятностей, он тоже готов был признать. И если бы год назад ему продемонстрировали картинку его кабинета в том виде, в каком тот находится сейчас, он сделал бы из этого простой и однозначный вывод: этот кабинет принадлежит другому человеку, а его самого уволили. Должно быть, он набрал достаточно выговоров для официального увольнения по правилам их департамента, или его засекли на том, что он и впрямь здорово поуродовал кого-то, — скажем, зашиб этого говнюка, Рамона Сандерса. Сама мысль, что легкая взбучка такому педику, как Рамон, предосудительна, была, разумеется, идиотской, но… Нужно соблюдать правила игры, или… хотя бы не попадаться, когда нарушаешь их. Это все равно как нельзя произносить вслух, что черномазые — говенные работники, хотя каждому (по крайней мере каждому белому в Америке) это хорошо известно.
Но его никто не вышвыривал. Он просто переезжает, вот и все. Переезжает из этой паршивой конуры, бывшей его служебным обиталищем с первого года президентства Буша. Переезжает в настоящий кабинет, в котором стены поднимаются вертикально, как полагается, до самого потолка, а оттуда таким же образом спускаются до самого пола. Он не уволен, он переведен с повышением. Это напомнило ему песенку Чака Берри с припевом «Се Ля Ви», что означает в вольном переводе: никогда ничего не известно заранее.
Шухер грянул — крупный шухер, — и даже напиши он сам сценарий расследования, все не могло бы обернуться для него лучше. Произошло почти невероятное превращение: он выскочил из грязи в князи, по крайней мере в этом городишке.
Прошла общегородская операция «Кольцо» — одна из тех, которые обычно не удается провести целиком и до конца… Только на сей раз удалось. Все встало точно на свои места; это было все равно что набирать одни простые семерки за столом крепа в Атлантик-Сити и каждый раз удваивать выигрыши. В результате его команда арестовала двадцать человек, полдюжины из них — уголовный крупняк. Ускользнувшая мелочь не имела значения; обычные брызги после удачного отлова. Норман, всерьез опасавшийся судебного преследования из-за этого слюнявого педераста, стал главным любимчиком окружного прокурора. Тот, наверное, никогда не испытывал такого восторга со времен первого любовного поцелуя. Прав был Чак Берри: никогда ничего не известно заранее.
«Холодильник, всегда набитый битком… жратвой с рекламы и имбирным пивком», — пропел Норман и улыбнулся. Это была открытая, располагающая к себе улыбка, в ответ на которую большинству людей захотелось бы тоже улыбнуться. У одной лишь Рози от нее по спине прошел бы холодок, и ей захотелось бы раствориться, стать невидимой. Она называла эту улыбку Нормана зловещей.
Очень удачная весна; на первый взгляд и впрямь очень удачная, но, если разобраться, очень плохая весна. Просто говенная весна, если уж точно, и причиной тому — Роза. Он давно уже рассчитывал разобраться с ней, но все не хватало времени. Каким-то образом все не удавалось до нее добраться. Она все еще была где-то там, далеко.
Он съездил в «Портсайд» в тот же день, после того как поговорил по душам с Районом в парке напротив полицейского участка. Он съездил туда с фотографией Розы, но фотография не очень-то помогла. Когда он упомянул про темные очки и ярко-красный шарф (ценные детали, вытянутые из Рамона), один из двух дневных билетных кассиров раскололся. Единственная проблема заключалась в том, что кассир не мог вспомнить, какой она выбрала маршрут, и не было способа проверить по записям, поскольку никаких записей не велось. Он вспомнил, что женщина заплатила за билет наличными и не имела никакого багажа.
Ознакомительная версия.
