— Думаю, да.
— Заходила сестра и дала мне болеутоляющее. Мне надо бы его принять — лицо здорово болит. Но я не разрешила себе принимать его, пока не позвоню вам и не скажу то, что должна сказать. Боль — поганая штука, но Она здорово стимулирует.
— Элен, ты вовсе не обязана ничего говорить. — Но Ральф боялся, что это не так; боялся того, чем это могло обернуться… Боялся, что она решила излить злость на него, поскольку не могла обрушиться на Эда.
— Нет, обязана. Я должна сказать вам спасибо.
Ральф прислонился к двери и на мгновение прикрыл глаза. Ему стало легче, но он не знал, как ответить. Он уже был готов сказать: «Мне жаль, что ты так к этому относишься», — поскольку он не сомневался, что она начнет упрекать его, говорить, что он полез не в свое дело. И Элен как будто прочла его мысли и захотела дать ему понять, что он был не очень далек от истины:
— Все время, пока меня везли сюда, держали в приемном покое и первый час в этой палате, я страшно злилась на вас. Я позвонила Кэнди Шумейкер, своей подруге и соседке с Канзас-стрит, и она пришла и забрала Нат. Она оставит ее у себя на ночь. Она хотела знать, что случилось, но я не стала ей говорить. Мне хотелось просто лежать здесь и беситься от того, что вы позвонили в 911, хотя я просила вас не делать этого.
— Элен…
— Дайте мне закончить, чтобы я могла принять таблетку и пойти спать. Хорошо?
— Идет.
— Как только Кэнди ушла с ребенком — слава Богу, Нат не плакала, а то я не знаю, как бы я выдержала это, — вошла женщина. Сначала я подумала, что она, должно быть, просто перепутала палаты, поскольку я понятия не имела, кто она, но когда до меня дошло, что она пришла ко мне, я сказала ей, что не хочу никого видеть. Она не обратила на это никакого внимания. Она закрыла дверь и задрала юбку, чтобы я увидела ее бедро. Там был глубокий шрам, тянувшийся от ягодицы почти до самого колена… Она сказала, что ее зовут Гретхен Тиллбери, что она советница по делам о семейном насилии в «Женском попечении» и что ее муж поранил ей ногу кухонным ножом в 1978-м. Она сказала, что, если бы сосед с нижнего этажа не наложил повязку, она умерла бы от потери крови. Я сказала, что мне очень жаль это слышать, но я не хочу говорить о своем собственном положении до тех пор, пока у меня не будет времени как следует все обдумать. — Элен помолчала, а потом сказала: — Только знаете, это была ложь. У меня было полно времени, чтобы все обдумать, потому что Эд в первый раз ударил меня два года назад, как раз перед тем, как я забеременела Нат. Просто я… все время отталкивала это от себя прочь.
— Я могу понять почему, — сказал Ральф.
— Эта леди… Ну, наверное, таких, как она, учат, как пробиваться сквозь стену, которой окружают себя такие пациенты, как я.
— Надо полагать, в этом состоит добрая половина их тренировок, — улыбнулся Ральф.
— Она сказала, что мне нельзя больше откладывать решение, что я попала в поганое положение и должна начать разбираться прямо сейчас. Я сказала, что, как бы там ни было, я вовсе не обязана советоваться с ней перед тем, как стану что-то предпринимать, или слушать всю ее чушь только лишь из-за того, что ее муж однажды порезал ее. Я чуть не сказала, что он, наверное, сделал это, потому что она никак не хотела заткнуться, убраться прочь и оставить его хоть ненадолго в покое, представляете? Но я действительно злилась, Ральф. Была боль… растерянность… стыд… Но главное — злость.
— Мне кажется, это довольно нормальная реакция.
— Она спросила меня, как я буду относиться к себе — не к Эду, а к себе, — если вернусь к семейным отношениям с ним и он поколотит меня снова. Потом она спросила, как я буду относиться к себе, если вернусь в семью и Эд сделает это с Нат. Это привело меня в ярость. Это и сейчас приводит меня в ярость. Эд в жизни ее пальцем не тронул, и я сказала ей об этом. Она кивнула и возразила: «Это не значит, что он не тронет, Элен. Я знаю, тебе не хочется думать об этом, но ты должна подумать. И потом, допустим, ты права. Допустим, он никогда даже не шлепнет ее по ладошке. Ты хочешь, чтобы она росла, наблюдая, как он бьет тебя?» И тут я застыла. Застыла как замороженная. Я вспомнила, как выглядел Эд, когда вернулся после… Как я поняла в ту же секунду, едва увидела его. Как побелело его лицо… и как у него дергалась голова…
— Как у мангуста, — пробормотал Ральф.
— Что?
— Ничего. Продолжай.
— Я не знаю, что спустило его с тормозов… Теперь… Я уже больше никогда не знаю заранее, но я знала, что он сорвет злобу на мне. Когда он доходит до определенной точки, что ему ни говори и ни делай, его уже ничто не остановит. Я бросилась в спальню, но он схватил меня за волосы… Выдрал здоровенный клок… Я закричала… А Натали сидела там, на своем высоком стульчике… Сидела и смотрела на нас… И когда я закричала, она тоже стала кричать…
Тут Элен запнулась и по-настоящему разревелась. Ральф ждал, когда она успокоится, прислонившись лбом к косяку кухонной двери. Концом переброшенного через плечо посудного полотенца он утер свои собственные слезы, почти не заметив этого.
— Словом, — произнесла Элен, когда смогла снова заговорить, — кончилось тем, что я проговорила с этой женщиной почти целый час. Это называется «консультация жертвы», и она зарабатывает этим на жизнь, представляете?
— Да, — сказал Ральф. — Представляю. Это неплохое занятие, Элен.
— Я увижусь с ней снова завтра в «Женском попечении». Знаете, есть какая-то ирония в том, что мне нужно отправиться туда. Я имею в виду, если бы я не подписала той петиции…
— Если бы не петиция, было бы что-нибудь другое.
Она вздохнула:
— Да, похоже, что так. Так оно и есть. Во всяком случае, Гретхен говорит, что, хотя я не в состоянии решить проблемы Эда, я могу начать решать кое-какие собственные. — Элен снова начала плакать, а потом глубоко вздохнула: — Простите меня… Я столько плакала сегодня, что уже никогда больше не захочу реветь. Я сказала ей, что люблю его. Мне было стыдно это говорить, я даже не уверена, что это правда, но… Это кажется правдой. Я сказала ей, что хочу дать ему еще один шанс. А она ответила, что это означает, что я опять подвергну риску Натали, и тут я вспомнила, как она сидела там, на кухне, личико ее было вымазано шпинатовым пюре, и она кричала изо всех сил, пока Эд бил меня. Господи, я ненавижу, когда люди типа этой Тиллбери загоняют человека в угол и не дают ускользнуть.
— Она пытается помочь, только и всего.
— И это мне тоже отвратительно. Я совсем растерялась, Ральф. Вы, наверное, меня не поймете, но это правда. — В трубке послышался глухой смешок.
