Кеша, конечно, не различал слов, часто произнесенных на десятках чужих языков, которых он не знал. Но даже когда он слышал знакомую речь, ему отчего-то казалось, что это просто банальности, полностью понятные только самим призракам. Хныканье ребенка, выпрашивающего какое-то «мороженое»; перебранка жены и мужа; утренние новости по «ящику», в котором живут «говорящие головы»; голос женщины, которая почему-то стонет, когда ей не больно, а хорошо. Дедушка Лео тоже наверняка понял бы, в чем дело, но Кеша не спешил делиться своей тайной. Он не хотел прослыть СТРАННЫМ, не хотел, чтобы его дразнили…
А голоса… Он привык к ним. Это был засоренный эфир прошлого. Волны, летящие сквозь годы, улавливались антенной его необычного и пока неуправляемого внутреннего «приемника». Он не умел точно настраиваться; иногда он прислушивался к нездешнему зову, чтобы просто не было скучно; порой отключался совсем. Внутри Пещеры голоса раздавались чрезвычайно редко. А те, что все-таки пробивались, принадлежали НЕ ОЧЕНЬ ХОРОШИМ дядям…
После того, как началась буря и образ чудовища померк, превратился в неосвещенное зеркало, Кеша впервые в жизни попытался по собственной воле войти в транс. Он просто не знал, что для этого нужно делать. Раньше «выпадения» были абсолютно непредсказуемыми и случались когда угодно и где угодно.
В надежде, что ЭТО придет во сне, он попробовал лечь и заснуть в темной каморке, где ничто не отвлекало его, но там ему мешало отсутствие мамы Лили. Он чувствовал ее запах, собственную затерянность, одиночество – и начинал плакать от того, что не находил ее рук…
Тогда Кеша пошел к дедушке Лео, но сразу догадался, что тот хочет побыть один. Дядя Рой перенес Грува в свою комнатушку и лежал рядом с ним, уставившись в пустоту. Кеша заглянул туда только на секунду. Грув показался ему мертвым, да и дядя Рой, честно говоря, тоже. Нет, он не хотел бы встретиться с Тенью, пока его тело останется здесь, рядом с двумя мертвецами…
В нем появилась какая-то недетская жесткость, беспощадность к себе, и к тому же он больше не испытывал бесполезного сочувствия к другим. Сердце пришлось запереть на замок, чтобы накопить в нем достаточно силы. Он должен быть твердым и цельным, как кристалл; не растрачивать энергию по пустякам, не позволить расплести себя на нити, будто кусок ветхой ткани. Чтобы победить и выжить, надо безжалостно вырвать из души растягивающие ее крючья привязанностей…
В конце концов он понял: от внешних условий мало что зависит. Он сел возле костра – хмурый строгий человечек – и стал глядеть на огонь. Это был верный способ. Присутствие других людей не имело значения. Мерцающие пятна их глаз остались за пределами круга, очерченного его сосредоточенностью.
Он смотрел на танцующие язычки пламени до тех пор, пока не увидел в них маленьких дьяволят, не способных причинить настоящее зло. Это были простые УСЫПИТЕЛИ. Но по мере того как Кеша оказывался в их власти (добровольно отдавая то, что считал возможным отдать), они уступали место ПРОВОДНИКАМ.
Проводники уже были довольно жуткими созданиями – особенно те, которые провожали в (логово Бабая?) область обитания Теней и Чудовищ… После долгого и постепенного погружения Кеша добился того, чего хотел: он стал странником в непостижимых разумом пространствах и больше не был пассивным грузом, который перевозила внутри себя утлая лодчонка, слепо блуждающая по воле течений в океане кошмаров…
Внезапная вспышка ослепила его. Это была бомба, взорванная ОЗАРИТЕЛЯМИ. Мир мгновенно изменился. После взрыва все вывернулось наизнанку, превратилось в негатив реальности: огонь уже был черным, а камни – белым обжигающим сиянием; твердое оказалось зыбким, мягкое – непреодолимым, тяжелое – летящим, невесомое – давящим…
Потом мальчику стало легче. Вспышка очистила его восприятие, стерла привычки, за которые он судорожно цеплялся, лишь бы не потерять ориентиры возвращения, – но, как выяснилось, для дальнейшего погружения следовало отказаться от всего, что удерживало на поверхности, отрезать поплавки, чтобы уйти в глубину.
Вот тут-то, у последнего порога, его охватил настоящий страх, не идущий ни в какое сравнение с тем, что он испытывал до сих пор. Раньше он едва касался мерзкой пупырчатой кожи страха, а теперь оказался внутри его черного небьющегося сердца. Тут была только стылая, вязкая, стоячая, мертвая кровь. Жутчайшее озеро поросло ряской немощи; на дне его лежал утопший и раздутый паралич; лишь изредка кричала выпь отчаяния; туман бессилия висел над тем неописуемым «местом», и не давал дышать, и не позволял раздвинуть себя руками…
В этой трясине Кеша увяз почти сразу же. Спустя неопределенное время он понял, что пытаться вырваться бесполезно – это трусость, бегство, прямое попадание в приготовленную для неопытных странников ловушку. Путь к спасению пролегает через полную безнадежность, предельные состояния; и те испытания, которые выпали на его долю, нельзя смягчить, а надо принять их как должное и постараться пережить, претерпеть до конца, испить до дна то, что может оказаться ядом или противоядием – не узнаешь, пока не попробуешь…
Он перестал сопротивляться страху, который достиг пика… и внезапно схлынул, пошел на спад. И выяснилось, что ужас тоже был иллюзией. Его липкая пелена рассеивалась, открывая наконец запредельные ландшафты вне времени и расстояний.
Тени обитали здесь. Они были взаимопроникающими, и чудовище оказалось лишь малой частью этого гигантского клубка бесплотных червей. Каждая Тень тащила за собой шлейф влияний, а чувствительные «щупальца» окружали их, будто паутина, сотканная из обнаженных нервов.
Обнаруживать свое ПРИСУТСТВИЕ здесь было опаснее, чем выйти одному и без оружия против стаи голодных волков, но если НЕ ЗАДЕВАТЬ подрагивающих струн…
О, это было трудно. Особенно для мальчика, к которому прежде Тени являлись сами. Сейчас он тоже был сгустком, робко протягивающим в адское кубло свое собственное единственное «щупальце» – в нем сконцентрировалась его ненависть к Бабаю, желание отомстить, выжить, спасти себя и других, а клеящим раствором, скрепившим все это воедино, была любовь, не знающая пощады.
Так он «пробирался» и «скользил» между Тенями, хотя его поиск не имел ничего общего с перемещением в пространстве. Он обнаружил сгустки Роя, Лео, Грува, Лили… У них не было «щупалец», и потому они были обречены на слепоту и бездействие. Они покоились, оплетенные коконами жертвенности, будто мертвые мухи в паучьем запаснике. И, что самое страшное, эти коконы не были чем-то внешним, неизбежным, проявлением воли хозяина или западней охотника. Люди сами сплели себе клетки, выдавливая из цепенеющего сознания лишь тонкую, свивающуюся в петли и удушающую нить неведения…
