— Сталина бы сюда! Он бы им устроил антикризисную программу.
— Ага, Сталина сюда, а тебя туда. На лесоповале свою программу отрабатывать будешь, умник хренов. Ты думаешь что — при Сталине меньше сволочи наверху сидело?
— Жиды точно сидели…
— Дерьмократов надо убирать. Они нас под Америку кладут, как шлюху базарную.
— Вот я и говорю — подымать надо Россию.
— Против армии все равно не попрешь.
— У меня сын в армии! Он чего — в родного отца шмалять будет?
— Прикажут — будет за милую душу. И еще орден за это получит.
— Да я тебя… да за такие слова…
— А ну, тихо! Да сядь ты, Колян, не мельтеши. Рубаху на груди тут все рвать красиво умеют. Слушайте лучше.
— Чего? Чего слушать?
— Цыц! — Говоривший поднял указательный палец вверх, напряженно вслушиваясь. — Гул какой-то.
С полминуты все оставались неподвижны.
— Сюда идет.
— Что за хрен?
— На трактор похоже. Только он там не один.
Гул приближался, возрастая и превращаясь в мерное, однотонное лязганье. Рабочие на площади проявляли беспокойство, у костров никто уже не сидел — люди тревожно переговаривались, переходя от группы к группе, и настороженно вглядывались вдаль, откуда шло будоражащее нервы громыхание. Наконец прозвучал придушенный вопль:
— Ё! Танки!
По толпе рабочих пробежало взволнованное:
— Танки! Танки идут!.. Ну все, спасайся кто может…
На проспекте перед площадью показались головные танки колонны. Их широкие гусеницы негромко шелестели по асфальт. Вскоре всем стало ясно, что танки посланы не на расстрел бастующего пролетариата. Они шли мимо, и им не было дела до испуганной толпы рабочих. Над башенками машин возвышались головы танкистов в шлемах — их лица были невозмутимы и торжественны. А на броне корпусов виднелись красные пятиконечные звезды, обведенные ярко светящейся каймой.
— Звезды, мужики! Это ж наши! — возликовал кто-то в толпе.
— Наши! Наши! — эхом прокатились по воздуху удивленно-радостные возгласы.
— На Москву?!
— Ура защитникам родины!!!
Площадь огласилась нестройным «Урра!», вырвавшимся из нескольких десятков глоток.
И никто из толпы не замечал или не хотел замечать того, что видел Митя. По проспекту шла колонна советских танков Т-34 — лучших танков Великой Отечественной, давным-давно снятых с вооружения. Митя не стал оглядываться по сторонам в поисках мальчишки в черной одежде. Он был тут, и Митя знал это.
Ночь он провел, глядя в огонь костра и временами задремывая. Торжественное шествие танков наделало много шума среди рабочих, и до утра они возбужденно обсуждали это событие.
Проснувшись часов в восемь в одной из палаток, совершенно не помня, как в ней оказался, Митя ушел с мятежной территории.
В городе уже начинались мирные волнения. От этого дня всеобщей российской стачки ожидали многого и готовились к нему задолго. Чем все это закончится, трудно было даже представить. Но скорей всего, размышлял Митя, ничем не закончится. Мирно будут драть глотки, может быть, для разнообразия подерутся немного с милицией. А завершится забава традиционным русским утренним похмельем на чужом пиру жизни.
На подступах к дому Мите встретилась первая колонна демонстрантов. Пестрой лентой они шли по центру широкой и пустой улицы. Над головами колыхались плакаты, транспаранты с лозунгами, флаги, портреты. Колонна шла молча, только слышны были глухие шаги. Митя двигался по тротуару, разглядывая демонстрантов и их хмуро-весомые выражения лиц, пока чуть не упал, споткнувшись обо что-то.
На асфальте, прислонясь к стене здания, сидел без движения человек. Казалось, он спал, но на стене у головы расплылось красное пятно. Митя осторожно пощупал шейный пульс. Человек был мертв и уже много времени, потому что кровь на затылке успела запечься. Митя обернулся в сторону улицы, заполненной шествием демонстрантов. Они ничего не видели. Конечно, ведь они не глядели по сторонам. Они смотрят только вперед. Но у них нет будущего. Этот мир скоро умрет. Уже умирает. И он слишком стар, чтобы замечать свою смерть.
Митя оставил труп в прежнем одиночестве и направился к дому, к подъезду, где никто не жил. Он знал: его ждут.
И плевать, что там не будет телевизоров, стоматологов, шампуня от перхоти и прав потребителя. Плевать.
Зато будет настоящая мужская работа.
Вместо мерзейших паукообразных и иных насекомых — молодость мира.
И иные чудеса.
…запомнилось только, как в ушах свистел настоящий вихрь, а перед глазами будто кружилась серебряная новогодняя канитель.
Он поднялся из травы и подошел к обрыву. Внизу был лес, бесконечный и, наверное, непроходимый. Города больше не существовало.
Митя внезапно озяб. Он оглянулся вокруг и увидел неподалеку спящую в траве девушку. Подошел к ней и сел рядом. Это была Анна.
Она проснулась и посмотрела на него. Потянулась, сказала:
— Мне приснился сон… — Ее глаза расширились. Она резко села. Повертела головой по сторонам.
— Да, — подтвердил Митя. — Мы одни в целом мире.
— Просто замечательно. — Она снова упала на траву, глядя в небо. — Всегда мечтала оказаться на необитаемом острове.
Потом посмотрела на него испытующе.
— Ты же не думаешь, что все это правда?
Митя ощутил тревогу и задумался. В ушах шумел дремучий ветер первозданного мира.
— Не знаю.
И вдруг его осенило.
— Здесь что-то не так. Кто-то, наверное, ошибся. Это должна быть новая земля. Так мне сказали. Но мне почему-то кажется, что вместе с нами в этот новый мир проникла старость. Ветхость прежнего мира. Мы принесли ее в себе. Контрабандой. Как в сказке Льюиса. В только что сотворенный мир проникло зло…
Совершенно неожиданно он почувствовал, что кто-то стоит позади. Анна, повернув голову, смотрела мимо него пристально и спокойно, но с каждым мигом в ее глазах все ярче разгорался отблеск чьего-то присутствия.
Митя медлил обернуться. Ему было страшно встретиться глазами с тем, кто стоял там. Он ощущал себя Адамом, которого ищет Бог, чтобы спросить, зачем он прячется.
И тут Митя понял окончательно.
Никакой ошибки.
Для мира не изменилось ничего. Для него — изменилось все. И только это было правдой.
«Господи», — подумал он, оборачиваясь.
1999, 2006 г.
