Еще, еще — точно прохладные руки поднимали его в тонкую и разреженную высоту. Он пытался пробиться еще выше, к самым вершинам, сквозь какую-то пелену. Руки разогнали эту пелену. Пелена исчезла.
Ему показалось, что он несется вперед, к черному остову своего родного дома, и дождь блестящими струйками мелькает у его глаз. Он увидел перед собой парадную дверь, все еще стоящую на месте, точно в ожидании его руки. Дом придвинулся. На миг все точно заволоклось какой-то мглой. Ближе, ближе…
— Паал, нет!
Его тело содрогнулось в кровати. Мозг обдало холодом. Дом внезапно исчез, унося с собой две ужасные черные фигуры, лежащие на…
Паал содрогнулся еще раз, неподвижно глядя перед собой, с застывшим, точно маска, лицом. Его сознание вихреобразно вернулось в прежнее состояние. Он запомнил из всего увиденного только одно. Он знал, точно знал, что они как-то вышли из горящего дома, что их там нет. Что они вывели оттуда его, спящего.
Все равно. Даже если они и сгорели.
Вечером стало ясно, что мальчик не умеет разговаривать.
Это было необъяснимо, для этого не существовало никаких видимых причин. Его язык был в порядке, горло выглядело абсолютно здоровым. Уилер сам осмотрел мальчика и убедился в этом. Но Паал молчал.
— Ничего не поделаешь, так уж оно случилось, — сказал шериф.
Он устало склонил голову вниз. Мальчик уже спал.
— О чем ты говоришь, Гарри? — спросила Кора, причесывая свои темно-русые волосы перед настольным зеркалом.
— Немного раньше мы с мисс Франк пытались уговорить Нильсенов отправить мальчика в школу. — Он перебросил свои брюки через спинку кресла. — Но ничего не добились. А теперь мне ясно почему.
Она взглянула на его отражение в зеркале и сказала:
— Может быть, ему сейчас очень плохо, Гарри.
— Можно попросить доктора Стейгера осмотреть мальчика, но я думаю, что это бесполезно.
— Но они же были образованные люди, — возразила Кора. — Ты думаешь, они что, не смогли бы научить его говорить? Скорее у них были причины, по которым они не хотели делать этого.
Уилер покачал головой.
— Они были странными людьми, Кора, — сказал он, — из них самих слова было не вытянуть. Кто знает, могли они сами толком разговаривать? — Он недовольно хмыкнул. — Чего же удивляться, что они не хотели отдавать мальчика в школу.
Он уселся на кровать, потянулся и стал стягивать с ног длинные носки.
— Что за день такой, — пробормотал он.
— Вы ничего не нашли в доме?
— Ничего, совсем ничего. Никаких бумаг не уцелело. Дом сгорел почти до основания. Ничего, кроме вязанки полуобгоревших книжек, да и те ничего не объяснили.
— А еще что-нибудь? Неужели же нельзя ничего предпринять?
— Нильсены не были связаны ни с кем в городе и даже не считаются нашими горожанами, потому что не зарегистрированы в городских списках.
— Ох, господи!
Кора взглянула на свое отражение в овальном зеркале. Потом ее взгляд остановился на фотографии, стоящей на туалетном столике: Дэвид, ее сын, в возрасте девяти лет. Сын Нильсенов был так похож на Дэвида, подумалось ей. Почти тот же вес и рост. Может быть, у Дэвида волосы были чуть потемнее.
— Что же теперь будет с ним, с мальчиком? — спросила она.
— Трудно сказать, Кора, — ответил Уилер, — я думаю, что нам придется подождать до конца этого месяца. Том Полтер сказал, что в конце каждого месяца Нильсены получали по три письма — вроде бы из Европы. Нам придется дождаться этих писем и потом отправить их назад, адресатам. А мальчишка пусть побудет тут, пока не отдохнет и не поправится.
— Европа, — повторила Кора, — как же это далеко отсюда!
Ее муж хмыкнул, затем поднял одеяло и тяжело плюхнулся в кровать.
— Устал я, — пробормотал он и уставился в потолок.
— Ступай-ка спать, — сказал он жене, помолчав.
— Немного погодя, хорошо?
Она сидела у зеркала и расчесывала свои длинные тяжелые волосы, пока дыхание мужа не превратилось в сонное похрапывание. Подождав еще немного, она поднялась и тихо прошла через холл.
Река лунного света текла по детской кровати. Нежные голубовато-розовые блики омывали маленькие неподвижные руки спящего Паала. Кора стояла в тени у порога, глядя на эти беспомощные детские руки, не в силах шевельнуться. На миг ей показалось, что Дэвид снова спит в своей кровати.
Это были звуки.
Частыми ударами они разрывали яркие потоки его мыслей, они врывались в мальчика оглушающим гулом и грохотом. Он уже понял, что это какое-то неизвестное ему средство связи, но оно лишь забивало ему уши, а поток сознания непрерывно нарушался и обрывался, словно наталкиваясь на упрямую стену.
Иногда, в редкие минуты тишины и молчания, он ощущал проломы в этой стене и, ловя момент, устремлял свои мысли вперед — словно зверек, чующий запах добычи, перед тем, как железные замки его ловушки с лязгом сомкнутся.
Но затем звуки начинали снова падать на него ритмичными ударами, раздражающие и скрипучие звуки, трущиеся о ясную поверхность его мышления, пока мышление не становилось сухим, болезненным и спутанным.
— Паал, — говорила она.
Прошла неделя, прошла еще одна неделя, пока наконец не пришли письма из Европы.
— Паал, неужели они даже не разговаривали с тобой? Паал?
Точно грубыми кулаками ударили в уши. Точно его вытягивали из себя самого сильными руками.
С ним не было ничего плохого в физическом смысле, доктор Стейгер сказал, что совершенно уверен в этом, и мальчик должен был научиться говорить.
— Мы научим тебя, Паал, все будет хорошо, мой дорогой. Мы научим тебя.
Ему казалось, что волны его сознания режут ножом: Паал, Паал, Паал.
Паал. Это был он сам. Он сразу понял это. Но сам звук, унылый и мертвый, тусклый и ни с чем не связанный, был совершенно чужд ему. В этом звуке не было никаких ассоциаций и напоминаний, ничего от него самого. Но настоящее его имя было более чем просто словом — это имя было им самим. Это имя воплощало его личность, его представления о себе самом, о своих родителях, обо всей его жизни. Когда мать и отец звали его или мысленно говорили с ним, его имя было гораздо важнее и интереснее, чем короткий неуклюжий звук, который постоянно звучал рядом с ним. Все было тесно сплетено в его настоящем имени, не выразимом в звуках.
— Паал, разве ты не понимаешь меня? Это твое имя, Паал Нильсен. Паал Нильсен. Разве ты не понимаешь меня?
Беспокойная, назойливая толкотня одного и того же звука, непереносимая для чувств. Паал. Звук снова и снова ударялся в него. Паал. Паал. Звук старался овладеть его вниманием, вовлечь его в унылый и бессмысленный хоровод других звуков.
— Паал, ну, постарайся же! Паал. Повторяй за мной. Паал. Паал.
Вырвавшись прочь от нее, он убежал в ужасе, и она отыскала его в кровати своего сына, с перепугу укрывшегося одеялом с головой.
Потом, спустя некоторое время, восстановился мир. Она крепко обняла его. Ей уже стало ясно, что говорить не надо, и она молчала. Теперь упрямая толкотня звуков не нарушала течения его мысли, жизни его сознания. Она ласково перебирала рукой его волосы и целовала его в залитые слезами щеки. Он согрелся ее теплом, его мысли, точно испуганные рыбки, вернулись в свое обычное русло, и теперь он почувствовал, что понимает обнимающую его женщину. Чувства не нуждались в звуках.
Он ощущал только ее любовь — бессловесную, нежную и прекрасную!
Шериф Уилер как раз собирался выходить из дома, когда раздался телефонный звонок. Он стоял на пороге, а Кора бросилась к телефонной трубке.
— Гарри, — услышал он ее голос, — ты еще не ушел?
Он вернулся на кухню и взял у нее трубку:
— Уилер слушает.
— Это Том Полтер, Гарри, — отозвался почтальон, — письма из Европы уже пришли.
— Я сейчас буду, — сказал он и бросил трубку.
— Письма? — спросила его жена.
Уилер кивнул.
— О боже, — прошептала она, точно он тяжко обидел ее.
Когда Уилер вошел на почту, Полтер протянул ему изза стойки три письма. Шериф взял их в руки.
— Швейцария, — осмотрел он почтовые марки, — Швеция, Германия.
— Вот и все, — сказал Полтер, — столько же, сколько и всегда. Три письма в конце месяца.
— Думаю, их нельзя распечатывать, — сказал Уилер.
— Ты же знаешь, что я не отказал бы тебе, Гарри, — ответил ему на это Полтер. — Но закон есть закон. Я должен отправить их назад нераспечатанными. Это закон.
— Хорошо. — Уилер достал свою ручку и переписал адреса с трех конвертов к себе в записную книжку. Затем он протянул письма старому почтальону: — Спасибо тебе.
Когда часа в четыре он вернулся домой, Кора сидела в гостиной с Паалом. На лице ребенка отражались смешанные чувства: желание угодить и понравиться вместе с боязливой решимостью бежать от смущающих звуков. Он сидел рядом с ней на диване и выглядел так, точно готов был вотвот разрыдаться.