class="p1">***
Телефонный звонок. Это твой рингтон! «Our love is alive and so we begin…». Сердце делает опасное тройное сальто. Наша любовь жива, и мы начинаем… Неужели мы сможем начать всё заново? Трясущимися пальцами тыкаю в зеленую трубку на дисплее и ликующе кричу: Да!
Да – на всё, что ты скажешь! Да – всему, что ты готов дать мне! Пусть ненадолго: на день, на час. Но да! Да! Да!
***
В трубке незнакомый женский голос. Кто эта женщина? Почему у неё твой телефон? И почему она звонит мне?
– Наталья?
– Да.
– Это Агния, сестра Игоря.
Мне послышалось или это был всхлип? И далее неясное, мокрое от слез бормотание: «на мотоцикле… после дождя… темно… занесло… огромная фура… во вторник на Николо-Архангельском… Вы придёте?»
Ты освободил меня.
В детстве я часто болела и от того не ходила в детский сад. Мама оставляла меня дома с бабушкой. Бабуля всегда вязала. Она сидела в глубоком кресле, рассказывала мне сказки, истории из своей и маминой жизни, а сама непрерывно работала. Я смотрела, как мелькают в её ловких пальцах стальные спицы, как из клубков разноцветных ниток возникают носочки, варежки, кофточки… И это было увлекательней любой сказки. Магия творения – она заворожила меня навсегда.
Я выучилась вязать в шесть лет. Теперь мы с бабулей работали на пару. Садились рядышком, как равные, и вязали, вязали… Уютно позвякивали спицы. Мы говорили обо всём на свете. Но чаще всего обсуждали то, чем занимались: когда с лицевой петли пора переходить на кромочную, как правильно сделать протяжку, какая плотность вязки лучше подойдёт… Каким счастливым было моё детство!
К восьми годам я обвязала всех своих кукол и мишек. Одевать их было интересней, чем играть с ними, притворяясь, что они живые. Куклы стали первыми моими моделями. А в одиннадцать я уже одевала себя. Вязала свитера и юбочки, гольфики, беретки… Жаль только, что некуда было их носить.
Потом умерла бабушка, и мы остались вдвоём с мамой. Я стала вязать ещё больше, чтобы заштопать образовавшуюся после потери пустоту. Вязание наполнило моё существование смыслом – буквально привязало к жизни.
К пятнадцати не было ни одного предмета одежды, который я не могла бы связать. У меня и у мамы всё было вязанным – от белья до пальто. А я всё никак не могла остановиться. Мама уговаривала меня заняться чем-то другим: сходить погулять или в кино. Но если я и выходила из дома, то обязательно брала с собой нитки и спицы. Я вязала вслепую – стоя, на ходу, в темноте кинозала. Я не делала этого только во сне.
В семнадцать, одев всех наших родственников и знакомых, я стала зарабатывать вязанием. К слову, неплохие деньги. Но делать вещи только на продажу было скучно. И я начала вязать для дома. Шторы, скатерти, покрывала, половики… Потом дошло дело до ковров. Вскоре у нас в квартире не осталось непокрытых поверхностей. Дом преобразился: он стал мягким и маняще-уютным. Его не хотелось покидать даже на короткое время. Да и зачем? Всё, что происходило за его стенами, можно было увидеть по телевизору. Или спросить у мамы. Кстати, для телевизора я тоже связала контейнер – чтобы не пылился.
Затем я переключилась на мебель. Связала несколько пуфиков и кресел-мешков. Вершиной моих достижений стал диван. Ах, какой это был диван! В турецком стиле с многоцветным ковровым узором. Мечта, а не диван!
Мама с тревогой наблюдала за моими успехами. В нашей квартире оставалось все меньше и меньше свободного пространства. Тайком от меня мама по ночам стала распускать то, что я вязала днем. Сначала я этого не замечала. А потом мамино предательство открылось, и мы сильно поругались. Мама кричала, что я сошла с ума со своим вязанием, что я изолировала себя от жизни. Два дня не разговаривали, еле-еле помирились.
На нервной почве я начала обвязывать стены и потолок квартиры. В доме стало ещё уютней. Улучшилась звукоизоляция: все шумы и отзвуки внешнего мира потонули в трикотаже. Теперь я слышала только успокаивающий мелодичный перезвон спиц. И приглушенную бубнежку телевизора из вязанного контейнера.
Мама не выдержала и пригласила ко мне врача. Он оказался симпатичным моложавым мужчиной в очочках. И с легкой сумасшедшинкой в глазах. Доктор присел на пуфик и принялся задавать мне вопросы. Давно ли я вяжу? Почему это меня так увлекает? Почему я не выхожу из дома? Отчего не общаюсь со сверстниками?
Но пока доктор копался в моей психике, я обвязала его коконом. Так, что он не мог даже пошевелиться. Он был таким забавным! Пусть бы так и сидел – развлекал меня своими каверзными вопросиками. Вместо телевизора. Но, к сожалению, я не подумала, что ртом он может не только задавать вопросы… На крик прибежала мама. Ругаясь, она распустила кокон и освободила врача. Тот ушёл, записав что-то в блокнотик.
А я поняла, что мама не остановится. Она обязательно предпримет новые попытки, чтобы помешать мне заниматься любимым делом. Пришлось обвязать маму. В её коконе я оставила отверстия для рук и лица. Для лица – с забралом. Надо же было заглушать крики, когда мама начинала плакать и проклинать меня. Но месяца через два она смирилась.
Теперь мы живём душа в душу. Я сама кормлю маму с вязанных тарелок. А она никуда не торопится, сидит со мной. Мы разговариваем обо всём на свете. Мама рассказывает истории из своей и бабушкиной жизни. А продукты и нитки нам доставляют курьеры. Главное – не пускать курьеров в квартиру. Особенно зимой. Эти курьеры, они так бедненько одеты… Джинсики, хлипкие курточки. Наверняка, мёрзнут, бедолаги. В моём трикотаже им было бы значительно теплее.
Яна вышла из автобуса. Одна. Здесь, на шоссе, мало кто выходил. Большинство пассажиров ехало до следующей остановки, до центра микрорайона. Там магазины, кафе… А здесь только старый парк разрушенной усадьбы. Графа Какого-то. Отсюда до Яниного дома минут семь, если быстрым ходом. Напрямик через парк.
Было уже темно: в начале ноября темнеет рано. Весь день шёл дождь, и к вечеру, когда похолодало, пропитавшая воздух влага зависла над землей густым туманом. Фонари вдоль шоссе пробивались сквозь вязкую серую муть жёлтыми расплывчатыми кляксами: одна над головой, ещё по одной спереди и сзади, а дальше только неясные проблески.
Как же Яна не любила этот пакостный ноябрь! Самый гадкий месяц в году – тёмный, мокрый,
