«Не пей, Иванушка! Не вкушай, Влад!..»- раздалось в мозгу. А потом в животе отчетливо заурчало, но это было не обычное урчание, особенное, наверняка так или иначе связанное с теперешними изменениями его ощущений. Но сказка сказке рознь. Да и не верит он ни в какие сказки. Да и можно ли всё происходящее с ним назвать сказкой? Неужели волчья ягода?
Волчья? Отчего волчья? Вот чепуха! Почему это ему пришло на ум, что та ягода именно волчья?
Но отчего-то и сказка именно эта всплыла в сознании? Не здесь ли ответ? «…козленочком станешь…»
В детстве они любили сочинять разные истории. Так было интересней. Густой непродираемый куст в лощине с мелкими ярко-красными ягодами они называли волчьим. Был ли то куст волчеягодника или жимолости, — неизвестно, но они верили, что, съев несколько ягод с этого куста, человек может превратиться в волка. Верили и не пытались рвать те ягоды, хотя чего они тогда только не пробовали: и зелень, и полусгнившие фрукты, даже зубную пасту ели — фруктовую или апельсиновую. Но то была наивная вера ребенка, не подкрепленная никакими доказательствами. Наивно и сейчас было бы вдруг снова поверить в ребячьи фантазии. И всё же…
Владу стало не по себе.
Может, Овидий был не так уж и далек от истины, и воплощенное им в бессмертной поэме не плод воображения? Ведь в каждой лжи есть доля правды. Насколько верно то, что донес до нас из глубокой древности фольклор? Насколько я могу доверять тому, что вижу, слышу, чувствую?
Влада зазнобило. Он натянул фуфайку и плотно укутался, присел у печи, но про дрова забыл. Ему и так стало тепло. Само по себе. Просто тепло.
Сколько Влад проспал, он не знал. За окном опять светло. Или еще светло? Утро и вечер для него потеряли смысл, даже не сохранив временных свойств. При свете тоже можно спать. В темень лучше не спится.
Влад ощутил ужасный голод. Двумя руками взял небольшую кастрюльку с остатками супа и в охотку стал уплетать его. В кастрюле нашелся и кусок мяса на кости. Каким-то безвкусным показался ему он. Однако, будучи голодным, Влад быстро проглотил его и даже обглодал кость, чего раньше никогда не делал.
С каждым часом его всё сильнее раздражало окружающее. Влад то передвинет на другое место стол, то вынесет стул, то стянет с кровати покрывало и швырнет его в угол. Надоела занавеска на окне, слегка колышущаяся на сквозняке, — сорвал её. Не понравилось отражение в зеркале — разбил зеркало. Не найдя больше пищи, сбросил на пол всю посуду и разметал по кухне крупы. Лишь скрип снега за окном, отчетливо услышанный им, и возня на крыльце, заставили его прекратить разорение, притихнуть и насторожиться.
Это была Сана, второй день не находившая себе места. Влад не приехал как обычно и даже не позвонил. Она не знала, что думать. Старалась отметать разные нехорошие мысли, а в самое худшее — разрыв с Владом — просто не хотела верить. Решила поехать к нему сама.
Сана не ошиблась, быстро разыскала его небольшой дом, хотя и была здесь всего пару раз. Да, это был его дом, та калитка и тот двор, густо теперь заметенный снегом. Вход в дом находился с тыльной стороны. Сана пошла к нему, оставляя за собой вереницу отчетливых следов. Других следов возле дома не было. Неужели Влад не ночевал дома?
Сана поднялась на крыльцо и на секунду замерла у порога. Потом постучала. Ей никто не ответил. Постучала громче — ничего. Наверное, так оно и есть: Влада дома нет, и Сана приехала напрасно.
Тут что-то бухнуло внутри. Отчетливо. Сана приложила ухо к двери и снова дробно застучала.
— Влад, — позвала, — Влад, это я, Сана!
За дверью, как показалось ей, что-то зашевелилось, и кто-то словно засопел. Трезор? У него была собака.
— Влад! — позвала снова.
— Сана? — послышалось в ответ.
— Влад? — переспросила она, но из-за двери опять тишина. Может, показалось? Еще раз постучала.
— Сана, — отозвалось оттуда. — Сана, уходи. Уходи, Сана, — каким-то дрожащим, с трудом прорывающимся голосом.
— Влад? — Она ничего не понимала. — Влад, это я, Сана. — Ей вдруг стало тревожно и муторно. — Что с тобою, Влад?
— Уходи, Сана! — уже громче и настойчивее. Но этот голос менее всего напоминал ей голос Влада. — Уходи! — крикнул Влад и грохнул об пол какую-то посудину.
— Но Влад… — совсем сбитая с толку, произнесла Сана.
— Уходи! — уже озлобленно и с надрывом. Сана отступила, отошла и вдруг ясно услышала из-за двери глухое, испугавшее её, рычание. Она попятилась и неожиданно, сойдя с крыльца, оступилась, чуть не упав. Схватилась за перила и непроизвольно глянула на то место, куда угодила её неуклюжая нога. Посмотрела и вскрикнула: у крыльца, припорошенный снегом, в небрежно-раскинутой позе лежал Трезор. Вернее, всё то, что от него осталось. Её поскользнувшаяся нога выгребла эту скрытую замерзшую плоть из-под снега.
А чуть в стороне из-под снега торчал глаз Трезора.
Сана окаменела. Что это, Боже?!
А из дома всё доносилось:
— Уходи, Сана! Уходи! — и звон разбивающегося стекла и треск ломающихся стульев, а потом глухие, тяжелые удары в дверь. Чаще, сильнее, настойчивее.
И вдруг до Саны будто дошло. Вдруг она испугалась по-настоящему. Почти обезумела, сорвалась, побежала, спотыкаясь и прикрывая рыдающее лицо маленьким озябшими, несмотря на одетые варежки, ладонями.
А Влад всё метался из комнаты в комнату, разбивая вдребезги стеклянную посуду, ломая стулья, срывая и разрывая простыни, наволочки и занавески. Он всё крушил, разбрасывал и разбивал, не задумываясь и не осознавая, что делает, ощущая только, как необычайно наливаются его мышцы, как грудь непривычно расширяется, требуя всё больше и больше воздуха, а ноги так прямо и готовы бежать хоть добрую сотню километров, — настолько литыми и огромными, как показалось ему, они стали. И в этом кавардаке Влад почувствовал себя абсолютно свободным. Душа затрепетала, голова пошла кругом от радости, захотелось на свежий воздух. Побольше воздуха! На улицу, на простор, вон из замкнутых стен!
Налег плечом, без труда вынес входную дверь и замер на крыльце.
Стемнело быстро, и полная луна во всем своем божественном сиянии
