будто тот ему просто привиделся, а другие добавляли, что спьяну. Последнее особенно поражало Бороня, потому что он никогда не пил алкоголь. Многие считали его суеверным, считая, что именно на этой почве возник у него странный бзик. Задетой оказывалась не только Смалюхова, но и собственная его честь. Кондуктор Боронь предпочитал лучше сам погибнуть, чем пережить поражение Смалюха…
До конца пути оставалось десять минут. Он докурил трубку и поднялся по ступенькам на крышу вагона, в застекленную со всех сторон будку. Отсюда, с высоты птичьего гнезда, расстилалось пространство, как на ладони. Но теперь мир был погружен в глубокий мрак. Окна поезда отбрасывали пятна света, словно прощупывали желтыми глазами обочину насыпи. Впереди, отделенный от него пятью вагонами, плевался кровавыми искрами паровоз, извергал из трубы розовый с белыми завитками дым. Черный двадцатикольчатый змей поблескивал чешуйками боков, разевая раскаленную пасть и освещая дорогу огненными глазами. Вдалеке уже мерцала залитая светом станция.
Словно чувствуя близость желаемой цели, поезд несся во весь дух, удвоив скорость. Уже замаячил впереди сигнал, семафоры приветственно распрямляли крылья. Рельсы начали размножаться, скрещиваться, образуя углы и сплетения. Справа и слева из ночного мрака выныривали навстречу огонькам стрелок, вытягивали шеи станционные краны и журавли водокачек.
Вдруг в нескольких шагах от разогнавшегося паровоза загорелся красный сигнал. Машина выпустила из медной глотки истошный свист, бешено заскрежетали тормоза, и остановленный мощным усилием поезд замер у второй стрелки.
Боронь сбежал вниз и присоединился к группе высыпавших из поезда пассажиров, чтобы узнать причину неожиданной остановки. Очередной диспетчер из блокпоста, давший красный сигнал, разъяснил ситуацию. Первый путь, на который должен был въехать поезд, занят товарняком, нужно перевести стрелку и пустить поезд на второй. Обычно эта операция осуществляется на блокпосту с помощью рычага, но подземная связь между блокпостом и путями неисправна, и стрелку придется перевести вручную прямо на месте. Разъяснив в чем дело, диспетчер стал переводить стрелку. Успокоенные кондукторы вернулись в вагоны ждать знака свободного проезда. Но Бороня что-то приковало к месту. Безумным взглядом смотрел он на кровавый сигнал, одурело вслушивался в хруст переставляемых рельсов.
— В последний момент сориентировались! Почти в последний момент, за пятьсот метров до станции! Неужели Смалюх врал?
И тут его словно осенило — Боронь понял, какая роль предназначена ему судьбой. Решительно приблизился к диспетчеру, уже менявшему цвет сигнала на зеленый.
Любой ценой надо отвлечь этого человека от стрелки, вынудить его уйти отсюда.
Между тем, машинисты уже приготовились ехать. По локомотиву из конца в конец перекатывалась команда «Едем!»
— Сейчас! Ждите там! — крикнул Боронь. — Пан дежурный, — вполголоса обратился он к диспетчеру, который уже занял служебную стойку. — К вам на блокпост закрался какой-то бродяга!
Диспетчер встревожился. Стал напряженно всматриваться в сторону кирпичного домика.
— Быстрее! — подгонял Боронь. — Идите уже! Или чего доброго рычаги опрокинет, испортит приборы!
— Едем! Едем! — скандировали нетерпеливые кондукторы.
— Ждать, к чертям собачьим! — рявкнул взбешенный Боронь.
Диспетчер, поддавшись силе его голоса, бросился к блокпосту.
Тогда Боронь, воспользовавшись моментом, ухватился за рычаг и снова перевел рельсы на первый путь. Маневр был выполнен умело, быстро и тихо. Никто ничего не заметил.
— Едем! — крикнул Боронь, отступая в тень. Поезд рванул с места, наверстывая задержку. Через минуту последний вагон растворился в темноте, волоча за собой длинный красный шлейф фонаря.
Прибежавший с блокпоста ошеломленный диспетчер тщательно проверил переводное устройство. Что-то ему не понравилось. Поднес к губам свисток и дал отчаянный трехкратный сигнал.
Поздно!
И как раз со стороны станции уже разорвал воздух страшный грохот, глухой, детонирующий, за ним последовал адский шум — стоны, плач, завывание смешались в диком хаосе с лязгом цепей, скрежетом разбитых колес, треском беспощадно сминающихся вагонов.
— Карамболь, — шептали побледневшие губы. — Карамболь!
©Стефан Грабинский, 1919.
