Носилки остановились, Жеан почувствовал, как его опускают. Легкий ветерок принес с собой запах гнили. До него доходили слухи, что покойников негде хоронить и тела лежат на улицах в ожидании достойного погребения. «Если меня позвали из-за этого, – подумал он, – то людям подобное зрелище только на пользу». Душе полезно столкнуться с реальностью в лице смерти, узреть неизбежный конец, чтобы задуматься о собственных грехах. Но он все равно ощущал жалость. Как, должно быть, тяжко потерять любимых людей, да еще и каждый день проходить мимо их бренных останков, отправляясь на работу.
Исповедник знал, что запросто может застрять на острове. На обоих берегах реки оставались участки, свободные от данов, их удерживали, чтобы доставлять провизию в осажденный город, и вылазки, подобные сегодняшней, были опасны, но все же возможны. Однако люди ослабели и пали духом после четырех месяцев сражений. Если бы северяне захватили дома за городскими стенами вместо того, чтобы сосредоточиться на мостах, мешавших подняться по реке, защитники берегов не устояли бы и в город не поступал бы провиант, и тогда даже маленькая лодка без фонарей не смогла бы пройти по реке среди ночи.
– Отец?
Он узнал голос.
– Аббат Эболус…
– Благодарю за то, что вы пришли. – Голос звучал у самого уха, потому что аббат наклонился к Жеану. Исповедник ощущал запах, исходивший от аббата: пот битвы, дым и кровь. Когда монах-воин придвинулся еще ближе, от него пахну́ло, словно от мясника. – Скажите, вы поможете ей?
– Конечно же, меня позвали, чтобы помочь всем нам, а не только ей.
Присевший на корточки Эболус шевельнулся. Жеан услышал звон металла. Аббат еще не снял доспехи.
– Вам известно, для чего вы здесь?
– За мной прислал граф Эд, потому я здесь. Его сестра Элис нездорова.
– Именно так. Она в доме Отца нашего, в церкви Сент-Этьен. Она спасается там.
– От чего, от заразы?
– Девушка страдает не столько телесно, сколько смятением духа и ума. Она удалилась в собор и наотрез отказалась выходить. Граф Эд понимает, что это плохо сказывается на настроении народа. Людям необходимо, чтобы правители были в добром здравии и полны уверенности.
– Так выведите ее и прикажите улыбаться. Женщина не имеет права отказываться от исполнения обязанностей, когда долг требует, чтобы она вышла к людям.
– Она заявила, что ее преследуют и что мои люди не заставят ее выйти из церкви даже силой.
– Кто ее преследует?
– Этого она не скажет. Она утверждает, что нечто явилось за нею, и она чувствует себя в безопасности только в церкви.
Исповедник на мгновение задумался.
– Она всегда жила при дворе?
– Нет, она воспитывалась в почти дикой местности, в замке Лош на Эндре.
– В таком случае она просто вбила себе в голову какие-то деревенские предрассудки. Их полно в тех краях, где люди по ночам пляшут голыми у костров, а с восходом солнца идут в церковь.
– Элис христианка.
– Но она женщина. Она поверила в какие-то крестьянские бредни, вот и все. Я согласен, что подобное поведение вселяет тревогу, но неужели из-за этого надо было тащить меня в осажденный город?
Аббат понизил голос:
– Есть и еще кое-что, – признался он. – Графу Эду было сделано предложение.
– Язычники требуют денег за то, чтобы уйти?
– Нет. Они хотят забрать девушку. Если ее уговорят пойти с ними, они клянутся, что немедленно снимут осаду.
Жеан принялся качаться взад-вперед – размышляя или же страдая от приступа своей болезни, Эболус не смог определить.
– Сестра графа… Законный брак с ней принесет мир и безопасность, может быть, даже обращение язычников в истинную веру. Тогда как серебро для викингов все равно что ягненок для волка – он вернется за новым. Вы уверены, что северяне уйдут, если получат ее? – спросил исповедник.
– Они поклялись, а я знаю по опыту, что когда они так клянутся, то держат слово.
– Они клялись и тогда, когда наш толстый император откупился от них, вместо того чтобы встретиться с врагами Христа на поле боя, однако же они вернулись.
– Мне кажется, сейчас происходит совсем другое. Возможно, мы не понимаем причины, по которой они явились на этот раз. Ходят слухи, что они пришли именно за девушкой. Они и не собираются идти выше по реке, и, если Элис отдадут им, они уберутся.
– Сестра графа кажется мне слишком жалкой добычей для короля викингов, – заметил Жеан.
– Она благородного рода и славится своей красотой. А для их королей и наша крестьянка уже хороша.
– И все же… – сказал Жеан.
Эболус переступил с ноги на ногу:
– И все же…
Исповедник размышлял вслух:
– Значит, девушка может снять осаду, спасти свой народ от чумы и отправить врагов по домам, если только выйдет замуж за язычника, но она не согласна. Неужели она настолько горда?
– Тут имеется одна загвоздка…
Эболус тут же умолк, заслышав на улице шум. Кто-то приближался. Тяжелые шаги по меньшей мере десятка человек, идущих в ногу, решил Жеан. Солдаты. Шаги затихли рядом с ним. Жеан ощутил, что кто-то стоит сбоку и смотрит на него, кто-то, из-за кого прекратились все разговоры вокруг, в присутствии которого, кажется, даже животные замерли.
– Монах…
– Граф Эд, – отозвался Жеан.
– Хорошо, что ты здесь.
Тон графа был точно таким, как помнил его Жеан: он говорил резко, отрывисто, давая понять, что времени в обрез и его ждут неотложные дела.
– Когда Эд Парижский приказывает, братья аббатства Сен-Жермен исполняют.
Раздался короткий смешок.
– Вовсе нет, иначе ваши монахи были бы здесь и защищали мои стены, вместо того чтобы отсиживаться по деревням, запрятав свои сокровища еще глубже, чем свои грехи.
– Исповедник все еще живет в аббатстве, – вставил Эболус.
– Ты был там, когда норманны грабили монастырь?
– Нет. Но я вернулся сразу после этого. Даже Зигфрид не может сжечь уже сожженное.
– Жаль, что твои собратья не такие храбрецы.
– Полагаю, храбрость уже не потребуется, если вашу сестру заставят исполнить свой долг и выйти замуж за этого язычника. Я с радостью отправлюсь с ней к норманнам, чтобы привести их к Господу.
Граф ничего не ответил, и улицы вокруг как будто замерли из почтения к его молчанию. Когда он снова заговорил, в его тоне угадывалась сдержанная злость.
– Они не утверждали, что он хочет взять ее в жены.
– Я не успел рассказать все, отец исповедник, – вставил Эболус. – Язычники…
Кажется, он никак не мог подобрать слово.
– Так что же? – спросил Жеан.
Эболус продолжал:
– Наши лазутчики говорят, что дело как-то связано с их богами. – В голосе аббата угадывалось смущение.
Жеан молчал. Где-то вдалеке плакал ребенок.
Наконец исповедник заговорил.
– Это, – произнес он, – совершенно меняет дело. Речь идет о жертвоприношении? Мы ни за что не отдадим наших дочерей на погибель, чего бы нам это ни стоило.
– Об этом не может быть и речи, – сказал Эд.
Заговорил Эболус:
– Но почему? Разве у нас есть выбор? Если народ узнает об этом предложении – а люди обязательно узнают, – ее вытащат из церкви и швырнут язычникам, не раздумывая, принесут ли те ее в жертву или нет. Вы не видели наших улиц, брат исповедник. Чума забрала столько народу, что мы не можем похоронить своих мертвецов. У нас нет серебра, чтобы откупиться от варваров, король уже двадцать лет платит норманнам. Нам необходимо выиграть время, а затем нанести по язычникам удар.
– Я не отправлю сестру на смерть, – заявил Эд.
– А скольких воинов мы отправили на смерть? Я уже потерял одного брата, и это только начало. С ее стороны это будет так благородно, – сказал Эболус.
– А что будут говорить об Эде? – спросил граф. – Он настолько слаб, что отдал единственную сестру на поругание и погибель? Да я лучше выйду один на битву с ними, когда этот город обратится в пепел, чем допущу такое!
Исповедник ощутил, как в нем нарастает раздражение. Ему хотелось двигаться, метаться из стороны в сторону, стучать по стенам – словом, как-то выказать темперамент, вложенный в него Господом. Однако тело этого не позволяло.
