Теперь, когда она догадалась сама, можно было и не спрашивать: густая темная кровь вытекала с ужасающей медлительностью. Обе ноги Кэрри были заляпаны и забрызганы красным, словно она переходила вброд кровяную реку.
– Больно, – простонала Кэрри. – Живот…
– Это пройдет, – попыталась успокоить ее мисс Дежардин. В душе ее смешались жалость и стыд, и чувствовала она себя немного неловко. – Надо… э-э-э… надо остановить кровь. Ты…
Над головой вспыхнула и с громким хлопком перегорела лампочка. Мисс Дежардин испуганно вскрикнула, и ей подумалось («сейчас все рухнет к чертовой матери»), что вокруг Кэрри, когда она расстроена, подобное случается постоянно, словно невезение преследует ее по пятам. Но мысль растаяла почти так же быстро, как и появилась. Мисс Дежардин достала из сломанного автомата пакет, развернула и сказала:
– Смотри: вот так надо…
Из книги «Взорванная тень» (стр. 54):
Маргарет Уайт, мать Кэрри, родила ее 21 сентября 1963 года, причем обстоятельства, связанные с этими родами, вполне можно охарактеризовать как «весьма необычные». Более того, при внимательном изучении истории Кэрри Уайт невольно возникает устойчивое ощущение, что сама Кэрри – лишь одна сторона жизни этого довольно эксцентричного семейства, замеченная обществом.
Как уже писалось ранее, Ральф Уайт погиб в феврале 1963 года, когда на строительстве дома в Портленде на него упала стальная балка. Миссис Уайт осталась жить в своем домике на окраине Чемберлена.
В силу почти фанатичного отношения мужа к фундаменталистской религии у миссис Уайт не было подруг, которые навещали бы ее после похорон, и, когда спустя семь месяцев у нее начались схватки, она оказалась в одиночестве.
21 сентября, примерно в 13.30, соседи миссис Уайт по Карлин-стрит услышали крики, доносившиеся из ее дома. Однако полицию туда вызвали только после шести вечера, и столь длительной задержке есть два в равной степени некрасивых объяснения: или соседи не хотели быть втянутыми в полицейское расследование, или неприязнь к миссис Уайт достигла такой степени, что они намеренно решили «подождать, чем кончится». Миссис Джорджия Маклафлин, единственная, кто из трех оставшихся в живых соседей Уайтов согласилась говорить со мной об этом, сказала, что не вызвала полицию, решив, будто крики как-то связаны с состоянием «религиозного исступления».
Когда в 18.22 все-таки прибыла полиция, крики повторялись лишь изредка. Миссис Уайт обнаружили в своей постели наверху, и поначалу старший офицер подумал, что на нее совершено разбойное нападение. Все постельное белье было в крови, а на полу у кровати лежал мясницкий нож. Лишь спустя несколько секунд он заметил ребенка, все еще частично обернутого плацентарной пленкой, которого миссис Уайт прижимала к груди. Очевидно, она сама и перерезала пуповину.
Слишком невероятной, пожалуй, выглядит гипотеза о том, что миссис Уайт не знала о собственной беременности или даже не понимала, что означает это слово. Гораздо более достоверным кажется предположение, выдвинутое исследователями истории этого семейства Дж. Б. Бэнксоном и Джорджем Фелдингом, – предположение о том, что это понятие, неразрывно связанное в ее восприятии с «грехом» полового сношения, было у нее в сознании полностью блокировано. Возможно, она просто отказывалась верить, что подобное может с ней произойти.
По крайней мере в трех письмах, адресованных подруге в городок Кеноша, штат Висконсин, которые оказались в нашем распоряжении, имеются удивительные доказательства того, что начиная с пятого месяца беременности миссис Уайт верила, будто у нее «рак женских частей» и скоро она присоединится к мужу на небесах.
* * *
Пятнадцать минут спустя, когда мисс Дежардин повела Кэрри в кабинет директора, коридоры, по счастью, опустели. Учителя и ученики монотонно бубнили за закрытыми дверями классов.
Кэрри уже не кричала, но то и дело всхлипывала. Мисс Дежардин в конце концов подложила ей тампон сама, вытерла Кэрри мокрыми бумажными полотенцами и натянула на нее простые хлопчатобумажные трусы.
Учительница дважды пыталась объяснить ей, что менструация – это самое обычное дело, но Кэрри каждый раз закрывала уши руками и продолжала плакать.
Когда они вошли в приемную, заместитель директора школы мистер Мортон тут же выскочил из своего кабинета им навстречу. В приемной, дожидаясь взбучки за прогул урока французского, сидели Билли Делуи и Генри Треннант. Оба сразу уставились на мисс Дежардин и Кэрри.
– Входите, – торопливо сказал мистер Мортон. – Входите же.
Он бросил сердитый взгляд на прогульщиков, которые не отрываясь пялились на кровавое пятно на белых спортивных трусах учительницы.
– Что уставились?
– Кровь, – ответил Генри и глуповато улыбнулся.
– Два недопуска на уроки! – рявкнул мистер Мортон, затем увидел кровавое пятно и моргнул.
Он закрыл дверь кабинета и принялся рыться в верхнем ящике картотечного шкафа, где должны были храниться бланки актов о травматизме.
– Ты как себя чувствуешь, э-э-э?..
– Кэрри, – подсказала мисс Дежардин. – Кэрри Уайт.
Мистер Мортон отыскал наконец бланк, но на нем оказалось большое кофейное пятно.
– Он вам не понадобится, мистер Мортон.
– Надо полагать, это на батуте… Что? Не понадобится?
– Нет. Но я думаю, Кэрри нужно отпустить сегодня домой. С ней произошел в некотором смысле травмирующий случай. – Она многозначительно взглянула ему в глаза, но он все равно не понял, в чем дело.
– Э-э-э… ладно. Как скажете. Хорошо. – Мортон запихнул бланк обратно в ящик, резко задвинул его на место и, прищемив палец, коротко охнул. Затем величественно повернулся к двери, открыл ее рывком и, бросив еще один свирепый взгляд на Билли и Генри, произнес: – Мисс Фиш, подготовьте пожалуйста, освобождение от занятий для Кэрри Райт.
– Уайт, – поправила мисс Дежардин.
– Уайт, – согласился Мортон.
Билли Делуи захихикал.
– Неделя недопуска! – рявкнул Мортон. Под ногтем уже налился кровью синяк, и болел палец нещадно.
Кэрри плакала не переставая. Спустя минуту секретарша принесла желтый талончик освобождения от занятий, а мистер Мортон достал из кармана серебристый карандаш и, поморщившись от боли, прострелившей большой палец, нацарапал свои инициалы.
– Может быть, тебя подбросить, Кэсси? – спросил он. – Если нужно, мы вызовем такси.
Кэрри покачала головой. Мортон заметил, что у одной ее ноздри вздулся большой пузырь зеленых соплей, неприязненно отвел взгляд и посмотрел на мисс Дежардин.
– Я думаю, все будет в порядке, – сказала она. – Кэрри идти только до Карлин-стрит. На свежем воздухе ей станет лучше.
Мортон вручил Кэрри желтый талончик и великодушно добавил:
– Можешь идти, Кэсси.
– Кэрри! Меня зовут Кэрри! – вдруг взвизгнула она.
Мортон отшатнулся, а мисс Дежардин подскочила на месте, словно ее ударили сзади. Тяжелая керамическая пепельница на столе Мортона (роденовский «Мыслитель» с полой головой, куда и полагалось кидать окурки) грохнулась на ковер, будто спасаясь от громкого крика. Окурки и выбитые из трубки Мортона остатки табака рассыпались по бледно-зеленому синтетическому ковру.
– Послушай-ка… – Мортон придал своему голосу твердость. – Я понимаю, ты расстроена, но это не означает, что я намерен терпеть…
– Ну пожалуйста… – тихо сказала мисс Дежардин.
Мортон умолк, удивленно моргнул, затем коротко кивнул. Выполняя функции блюстителя дисциплины, что, собственно, и было его основной работой на посту заместителя директора, он старательно изображал из себя этакого обаятельного Джона Уэйна, но ему это не всегда удавалось. Начальство (которое на церковных ужинах, собраниях Ассоциации родителей и преподавателей или церемониях награждения Американского легиона обычно представлял директор Генри Грэйл) окрестило его «нашим обаятельным Мортом». Учащиеся, правда, чаще называли его «этот чокнутый жоподрал», но, поскольку ученики вроде Билли Делуи или Генри Треннанта чрезвычайно редко выступают на родительских собраниях и городских мероприятиях, широкой общественности больше было известно мнение начальства.
