— Господи, как я по тебе соскучился, — проурчал Малкольм, и шифон совершенно вылетел у Джейн из головы. Свеча между ними задрожала, и в его темных глазах на мгновение вспыхнули оранжевые искры. — Это были самые длинные шесть дней в моей жизни.
— Я тоже соскучилась, — ответила Джейн с нежностью, и это было правдой. То, что происходило с ней в присутствии Малкольма, не поддавалось разумному объяснению, но все ее тело словно начинало вибрировать, стремясь к нему. При этом разум оставался совершенно спокоен — будто отступал на шаг, позволяя взять верх инстинктам. Джейн порадовалась, что их столик находится в дальнем углу зала: она бы точно не смогла насладиться ужином в толпе людей, когда нельзя сказать или сделать что-нибудь интимное.
— Сегодня мне привезли вазу с аукциона, — непринужденно сообщил Малкольм, расстилая на коленях кремовую салфетку. Джейн механически улыбнулась. Ну конечно, светский разговор — то, что нужно, чтобы снять напряжение. Подыграть не составит труда.
— Так скоро? — поддразнила она мужчину. Помнится, их первая беседа тоже была посвящена любви Малкольма к пыльным черепкам. — Дай угадаю: поставишь в какой-нибудь укромный уголок, чтобы никто ее случайно не уронил, и будешь хвастаться перед друзьями, что твой фарфор на два века старше, чем их?
Он рассмеялся.
— А я-то думал, что французское посольство выдает визы только фанатикам антиквариата. Боже мой, мы сидим в окружении людей, которые не меняли правила дорожного движения с тех самых пор, как пересели с лошади в телегу! Как тебя с такими революционными взглядами вообще пропустили через границу?
— У меня был взгляд сущего младенца, — ответила Джейн. На втором свидании (которое, впрочем, завершилось сразу же, как только они добрались до ее крохотного кухонного столика) девушка призналась, что до сих пор является американской гражданкой — хотя с десяти месяцев живет с бабушкой во Франции.
Рядом возник официант в белом пиджаке и поставил на стол пару бокалов шампанского и две маленькие стеклянные чашки с муссом из редиса и карамелизованным луком-пореем.
Джейн недоверчиво подняла бровь. Несмотря на аппетитный запах, содержимое чашек больше напоминало пену для бритья.
— Эльзасцы никогда бы не взяли такое в рот. Мусс — исключительно парижское жеманство, — пошутила девушка, когда официант удалился.
Малкольм пригубил пенящееся шампанское.
— Расскажи о своей ферме.
— Ты имеешь в виду мой личный исправительный лагерь для малолетних преступников? — Джейн постучала зубцами вилки по нижней губе, и взгляд мужчины тут же дернулся следом. — Поверь, тебе не хочется этого знать.
— Я хочу знать о тебе все.
Их мыски соприкоснулись под столом, и девушка ощутила, как дрожь, зародившаяся в пальцах ног с перламутровым педикюром, пробежала вверх по позвоночнику. В голове Джейн промелькнула мысль о роскошных номерах — и ей пришлось буквально вцепиться в обивку стула, чтобы тут же не потащить Малкольма наверх. Впрочем, в этом и был смысл вечера: выдержать хотя бы одну светскую беседу, перед тем как нырнуть в кровать.
— Ну, у бабушки есть забитое всякими припасами бомбоубежище, — призналась Джейн с кривой усмешкой. В желудке уже начинало разливаться приятное тепло шампанского. Шесть лет, проведенные вдали от родного дома, научили ее относиться к своему необычному воспитанию с юмором — но лишь до тех пор, пока ей не приходилось углубляться в детские воспоминания. — Она считала, что мы рано или поздно попадем в осаду.
Малкольм засмеялся.
— Это похоже на какую-то навязчивую идею.
Девушка улыбнулась и сделала еще глоток шампанского. У бабушки было полно навязчивых идей, но на то были свои причины. Бабушкина дочь, мама Джейн, разбилась вместе с мужем в аварии в Северной Каролине, когда девочке едва исполнилось десять месяцев. Бабушка так боялась потерять еще и внучку, что забрала ее к себе в маленькую французскую деревушку и не спускала с нее глаз, а когда сама не могла присмотреть за девочкой, поручала это своему верному псу по кличке Дружок.
— Она… хотела меня защитить.
Из невидимых колонок послышались тихие звуки Моцарта, и бессловесный официант вновь наполнил бокал Джейн.
— Что ж, думаю, в этом мы с ней похожи, — сказал Малкольм. Парочка через несколько столиков от них уже вовсю уминала свежий хлеб с козьим сыром. — А как твоя бабушка относится к антиквариату? — не удержался он от ехидства, забавно изогнув бровь.
Джейн улыбнулась.
— У нее кошмарный вкус — даже хуже, чем у вас, Мистер Образцовый-Французский-Антиквар! Она обожает китайские настенные тарелки и вообще все большое, тяжелое и с цветочными узорами. При этом она не может развесить свои безделушки и унылые картины так, чтобы они не угрожали ее жизни. Они то и дело соскальзывали, падали и разбивались, а виноватой почему-то оказывалась я. И неважно, сидела я в это время у себя в комнате или гуляла во дворе — бабушка была уверена, что я постоянно ошиваюсь где-то поблизости и втихаря бью ее сувенирные тарелки. Хотя знаешь что? Если ненависть способна разрушать вещи, то все эти разбитые тарелки на моей совести. Обычно я смотрела на эту безвкусицу с такой злостью, что она просто не могла не свалиться.
— Да это талант, — заметил Малкольм с каким-то странным выражением в глазах.
— А разве нет? Я могла бы менять интерьеры и пальцем не пошевелив, — и Джейн со смехом продемонстрировала накрашенный ноготь. — Это сильно облегчило бы мою работу! Я сбилась с ног в поисках светильников и кресел для мадам Годино. Не представляю, как она собирается уместить все это в одной квартире. Я бы с радостью избавилась от пары журнальных столиков и шестиместного дивана, не оставив при этом отпечатков пальцев.
Малкольм подался вперед. От решимости, внезапно прорезавшейся в его взгляде, у Джейн перехватило дыхание.
— Ты удивительная. Ты об этом знаешь? — он протянул руку через стол и сжал ее ладонь. — Я хотел дождаться более подходящего момента, но… — и он умолк, сокрушенно качая головой.
Сердце Джейн бешено забилось. Кожа горела от прикосновения Малкольма.
— Джейн, я всегда верил, что сразу пойму, когда встречу свою единственную.
Она огляделась по сторонам: ей казалось, что весь зал слышит, как колотится ее сердце.
— Я в принципе нетерпеливый человек, — продолжал мужчина. — Для меня и месяц — слишком много.
С этими словами он поставил на стол между ними коробочку, обитую темно-синим бархатом, и дал девушке время ровно на один долгий взгляд, прежде чем откинуть крышку. Бриллиант изумрудной огранки весом не меньше пяти карат ослепительно вспыхнул в пламени свечей.
