В лицо-то они девушку, вероятно, впоследствии даже не узнавали, зато «двойняшки» — как сама Фрейя называла свои груди — моментально впечатывались в память каждого. Они были не слишком велики и не обладали той тяжеловесной чувственностью, из-за которой хулиганистые мальчишки, ее бывшие приятели, называли любую пышную грудь «буферами», что для Фрейи звучало не более лестно, чем «коровье вымя». Нет, «двойняшки» были идеальны — очаровательно округлые, естественно упругие и с нежной, как сливочный крем, кожей. Бюстгальтера Фрейя никогда не носила. Если вдуматься, именно этот факт как раз и навлекал на нее массу неприятностей.
С Браном она познакомилась во время сбора пожертвований в пользу музея. Подобное мероприятие стало для местного средоточия искусств Нортгемптона ежегодной весенней традицией. В тот день Фрейя произвела настоящий фурор. Но стоило ей войти в зал, как у девушки возникли проблемы. Тоненькая бретелька, на которой держалось весьма откровенное платье, лопнула. Столь внезапная обнаженность заставила ее быстро отступить назад, скрываясь за спинами вошедших. Однако, попятившись, она угодила прямиком в объятия джентльмена, шедшего следом и одетого в костюм из индийской полосатой ткани. Он-то и оказался Браном, который воспринял все как бесплатное шоу. По его собственным словам, уже в первую их встречу он «словил кайф» — невольно, разумеется. Тут все и началось. Ибо, оказавшись в его объятиях, Фрейя — буквально! — выпала из своего наряда. А он сразу в нее влюбился. Да и кто из мужчин смог бы устоять?
Бран тогда так сильно и заметно смутился, что Фрейя незамедлительно воспылала к нему самыми горячими чувствами. Он стал почти того же цвета, что и красная хризантема у него в петлице.
— О господи… простите! Вы не ушиблись?.. Может быть, вам нужна моя по…? — Он не договорил, словно подавившись словами, и изумленно уставился на нее. Фрейя, наконец, поняла, что лиф платья, державшегося на тоненьких, как спагетти, бретельках, сполз уже почти на талию, да и само платье вот-вот соскользнет на пол. Ситуация совсем осложнилась — ведь трусики Фрейя не надела.
— Позвольте мне… — Бран попытался увести девушку в сторону, одновременно стараясь прикрыть ее собой. Но как раз в этот момент шелковистая ткань, которую он тщетно пытался удержать, выскользнула у него из рук. Теплая ладонь Брана оказалась на прелестной обнаженной груди цвета сливок. — О господи… — задохнулся он.
Вот еще, фыркнула про себя Фрейя, можно подумать, он — новичок в таких делах! С чего вдруг он настолько смутился? Она мгновенно, поскольку обстановка была явно мучительной для бедного парня, привела себя в подобающий вид. Бретелька вернулась на свое законное место и была накрепко приколота, а порванная материя тщательно закамуфлирована (излишняя обнаженность груди стала восприниматься как естественное продолжение глубокого декольте). Затем Фрейя, вполне взяв себя в руки, самым непринужденным тоном представилась:
— Меня зовут Фрейя. А вы, должно быть?..
Бранфорд Лайон Гарднер. Живет на острове — в усадьбе «Светлый Рай». Кстати, именно он, будучи богатым и щедрым филантропом, сделал максимально щедрый взнос в пользу музея, и его имя должным образом отметили в программе. Фрейя знала, что Гарднеры занимают особое положение среди старинных и богатых семей северо-восточной части Лонг-Айленда, которую в принципе даже и Лонг-Айлендом назвать трудно. Во всяком случае, Нортгемптон явно не имел отношения к тому фешенебельному округу, который представлял собой царство длинноволосых юнцов, шатающихся по веренице торговых молов. Городок больше напоминал Нью-Джерси, чем Нью-Йорк, и находился словно в другом измерении.
Ведь Нортгемптон, притулившийся у океанских вод, был не только последним бастионом старой гвардии — он служил тропой в иные, давно минувшие времена. В нем, без сомнения, могли иметься все необходимые атрибуты классического «анклава» Ист-Энда с его безукоризненными гольф-клубами и вечнозелеными изгородями. Однако сам Нортгемптон отказался от титула летнего местечка для увеселений отдыхающих, ибо большинство его обитателей проживало здесь постоянно. Очаровательные, обсаженные деревьями улицы пестрели витринами семейных продуктовых магазинчиков. Парад в честь Дня независимости горожане отмечали дружно и весело, с неизменными повозками и платформами, которые влекли за собой на буксирах пожарные машины. Да и соседи не чурались общества друг друга — напротив, они мирно приятельствовали и часто устраивали чаепития на открытых верандах. Хотя здесь имелось и нечто странное. Например, шоссе № 27, которое соединяло богатые прибрежные поселения, но въезда в Нортгемптон вообще не имело. А как быть с тем фактом, что о самом городке никто в штате ни разу не слышал? («Что? Вы, конечно, имеете в виду Истгемптон, не так ли?») Местные жители против подобных диковинок не возражали и старались не обращать на них внимания. К особенностям шоссе № 27 они давно привыкли и спокойно пользовались окольными сельскими дорогами, а немногочисленные туристы предпочитали в основном район пляжей.
Долгое отсутствие Брана Гарднера на местной общественной сцене никак не сказалось на его популярности. Хозяину поместья прощали любые причуды, о странностях в его поведении через секунду забывали. И, естественно, никаких пересудов не вызвало мгновенное преображение поместья. Во время своего возрождения «Светлый Рай» много дней подряд оставался темным и безжизненным, но однажды ясным утром горожане обнаружили, что колоннада особняка полностью восстановлена. Потом минуло еще недели две, и у дома появились новые окна и кровля. Здесь, безусловно, была какая-то тайна! Никто толком и вспомнить не мог, чтобы в усадьбе работала команда строителей. Создалось ощущение, будто «Светлый Рай» оживает сам собой и, как по волшебству, обновляет скаты крыш, стряхивает старые доски, покрывает стены новой краской — в общем, все делает без участия людей.
Итак, торжество состоялось в воскресенье тридцатого мая, как раз в День памяти. Безусловно, нет лучшего начала для очередного идиллического лета, чем празднование помолвки в заново отстроенном поместье. В отдалении сверкали свежей краской теннисные корты, с утеса открывался великолепный вид на море, покрытое белыми барашками волн, а столы ломились от изысканных яств. Тут имелись охлажденные лобстеры, огромные и тяжелые, как шары в боулинге, блюда со сладкой молодой кукурузой, десятки фунтов черной икры, разложенной в микроскопические хрустальные мисочки с перламутровыми ложечками. (К деликатесу не полагалось ничего банального, вроде блинов или сливок, ибо они способны лишь исказить истинный вкус икры.) Налетевшая утром гроза с дождем внесла, правда, кое-какие коррективы. Гости, спасаясь от чрезмерной влажности, переместились в бальный зал, покинув хрустящие белые полотняные навесы, установленные на утесе.
