Ну, она сказала про это моим мамашам. Про то, что все знает. Они перепугались: дескать, из-за меня их под суд отдадут. Подумали, посоветовались — и потом потихоньку сплавили меня к Хозяину с Хозяйкой на передержку.
Хозяева раньше звериную гостиницу держали. Хозяин — он вроде как ветеринаром когда-то был. Поэтому, если что, лечит нас сам, в больницу к доктору не возит. Говорит — глупости, лишний расход.
Ну, вот, они собак сперва передерживали, а потом на детей перешли. У них этот остолоп Михей — он как раз тоже приемный. Его кто-то когда-то поленом по голове шваркнул — с тех пор он такой идиот. На ферму многие приезжают, чтоб детей оставить — приемных или купленных. Бывает, больные попадутся, а на что они такие кому нужны? Или не больные, а вот как Ханна или Очкарик был — слишком умные. Тоже надоедает. Случалось, кого-то отсюда, наоборот, забирали. Но это редко, и тоже ничего хорошего. Когда забирают — это еще хуже иной раз, чем тут. Я сам не знаю, но от Очкарика такое слышал, даже повторять не хочу…
Ну, а Хозяева и от тех, и от других денежки получают — от тех, кто привозит, и от тех, кто увозит. И от тех, кто тут, на месте, пользуется. Как Жирдяй, например, Ханной.
А кроме того, мы еще и по дому работаем: убираем, стираем, посуду моем. Все, что Хозяйке лень самой делать — все на нас спихивают. Со свиньями вот… И в огороде. И в парниках.
— Постой, постой, — Принц разноцветный слегка ошалел от моего рассказа. — Что-то я ничего не понял, что ты тут несешь. Хочешь сказать, на вашей ферме одни дети работают? Такие вот малявки, как ты? Малыш, да тебе сколько лет?
— Мне, — говорю, — восемь. А Хромому — шесть.
— Обалдеть, — парень говорит. Волосы надо лбом взъерошил, одну прядь на палец накрутил. Хотел на землю сесть. Только земля-то холодная. Ноябрь как-никак. Ну, он на корточки сел. Смотрит на нас круглыми глазами.
— Так, — говорит. — А как же социальные работники? Учителя? Они-то знают о том, как вы тут живете?
— Какие, — говорю, — учителя?
— Так вы, значит, и в школу не ходите? Ваш опекун не возит вас?
Мы с Хромым вместе плечами пожали: нету тут никаких школ поблизости, и опекунов нету. А возить нас куда-то в школу — какому дураку надо? Это ведь Хозяину лишние траты. К тому ж мы и так все что надо умеем уже. За свиньями убирать — дело нехитрое. Противно только.
И тут я по лбу себя как хлопну!
— Стоим, — говорю, — как дураки. А хряка-то кто искать будет? Хозяйка жрать не даст и в дом не пустит, если хряка не приведем. Пошли, — говорю, — Хромой.
— Нет!
Парень вдруг вскочил, схватил нас за руки и потащил куда-то за собой.
— Никаких хряков! — говорит. — Я с этим разберусь. Ведите меня к вашему Хозяину! Надо бы мне с ним потолковать.
Мы с Хромым обалдели. Не поняли, чего он такой психованный вдруг стал. И у него, как оказалось, не выдерешься: руки цепкие, пальцы железные. Прям рассвирепел чего-то.
Я только крикнул ему, что, если он на ферму хочет, то в другую сторону повернуть надо. Он послушался. Повернул и потащил нас обратно.
А я как чуял. Не хотел я, чтоб он на ферму попал. Жалко мне его чего-то стало, ну прям до ужаса! Засвербело у меня что-то в груди, вот тут слева — аж горячо и больно стало. Я как заору:
— Нет, нет! Не ходи туда! Хозяин тебя убьет. И нас убьет, и тебя прикокнет, не поморщится! Ты, — кричу, — Михея-идиота не видел, а я видел! Он тебя кувалдой по голове оглушит и свиньями скормит. Что ты, не понимаешь, что ли?! Нельзя тебе на ферму идти!
Запсиховал я, короче. Сам даже от себя не ожидал. Не знаю, что со мной такое сделалось, но вот стою я в этом лесу, а сам вижу, будто сон наяву смотрю, как этот чудной парень с синими глазами в нашем свином загоне лежит. Голова у него молотом размозжена, кровища сползает с виска густая, как кетчуп, и заливает эти его необычные синие глаза. Только не живые они уже, а стеклянные, и мухи по ним ползают. А свиньи с хряком во главе рыла повыставили, пятачками водят, нюхают воздух и подбираются поближе… Жрать хотят, твари. Челюстями пожевывают, хрумкают, чавкают, аж за ушами у них трещит от удовольствия. Им, заразам, все равно что жрать — собачье мясо или человеческое. Или такого вот принца-дурачка.
Короче, ору я, а самого трясет, как будто голый электрический провод рукой схватил. Парень даже испугался. Обнял меня — я тебе клянусь, обнял! Прям как братишку родного. Гладит меня по голове, успокаивает.
— Ну, чего ты, чего? — бормочет. — Чего ты перепугался? Ничего мне никто не сделает. Не позволю я никому ничего сделать ни с собой, ни с вами. Ты что, думаешь, я хлюпик какой, что ли? Это я только с виду. А на самом деле я, знаешь, ого-го-го! Я каратэ занимался. И боксом. А кроме того, еще и чемпион школы по бегу когда-то был. И по плаванью.
Тут я как заржу. Ну, вот при чем тут плаванье? Где он тут плавать собрался на нашей ферме? Хромой не понял, почему я смеюсь, но за компанию захихикал. А парень видит, что мы ржем и тоже как давай хохотать!
— Тьфу ты! — говорит, — напугали вы меня, дуралеи! Бестолочи. Ты лучше скажи, как тебя зовут?
— Меня? Крысеныш.
У парня глаза на лоб.
— Чушь, — говорит. — Не бывает такого имени у человека. Я про настоящее имя спрашиваю. Ну, там… Как тебя папа с мамой звали?
— Какие, — говорю, — папа с мамой? Первые или вторые? Которые мамаши?
Мне и того смешнее стало. А он задумался. Вздохнул.
— Ну, ладно, — говорит. — Знаешь, вот у индейцев… У них было принято, чтоб мальчик, когда вырастает, сам себе имя выбирал. Какое нравится. Или подходит больше всего. Или такое, чтоб счастье приносило. Они считали, что имя влияет на человека.
— Как это?
Хромому тоже интересно стало, он даже забыл руки от холода тереть. Руки у него почему-то всегда сильно мерзнут. Вечно красные, как лапы у гуся, и все в цыпках.
— Ну, например… Если парень быстро бегает, он может взять себе имя Быстрый Олень. Или хочется ему, чтоб все на него обращали внимание — назовется тогда Грозовой Тучей, скажем. Ну, или просто — Медведь. Чтоб все медведи в лесу за брата его считали. Понял?
Мы с Хромым кивнули. Чего не понять? Кликуха, только наоборот. Не плохая, не обзывательская. А хорошая.
— Ну, так какое бы ты себе имя взял, если как у индейцев? Вот ты.
Я подумал, затылок почесал и говорю:
— Невидимый.
— Такое имя — невидимый? — удивился парень.
— Да, — говорю. — Было б хорошо, если б никто никогда меня видеть не мог. Мне ничего другого не надо. Чтоб только в покое меня оставили. Не трогали бы никто.
— А я, я б хотел Медведем быть, — Хромой влезает в разговор. — Я в лесу тогда поселился бы. И не хромал. Медведи ведь не хромают? У них ведь целых четыре ноги.
