Вместе с заключенными, закованными в одну общую цепь, прибыл майор в фуражке и с пистолетом. Когда кто-нибудь шел медленнее других, он стрелял вверх и громко матерился.
— Ну, на …, что у вас тут сломалось?
Тихон проводил их по двору к третьему блоку и открыл деревянную дверь.
— Вот, с ним что-то.
— Так что именно? — спросил сотрудник КГБ, разглядывая бетонную громаду реакторного блока.
Тихон пожал плечами.
— Не знаю, течь вроде бы.
Среди политзаключенных послышались недовольные голоса, и майор, выстрелив в воздух, крикнул:
— Так, за работу, собачьи отродья! Всех расстреляю! Реактор — проверить, течь — заткнуть! Так, а чем течь затыкать? — повернулся он к Тихону.
— А так вы сходите к Никанору, он вам тряпок даст и инструменты всякие, — сказал Тихон, поправил шапку-ушанку и пошел обратно к пульту управления, добавив напоследок: — Вы только это, в подвалы не заходите, там мутанты голодные.
На обед выдали медвежатину с водкой. Тихон ел мясо, как настоящие сибиряки, голыми руками, прямо за пультом.
— Здорово, — послышался густой, басовый голос за спиной.
Сибиряк обернулся и увидел Вову, стоящего у входа. Вова был сравнительно молод, ростом два метра с небольшим, и почти все время спал.
— И тебе здорово, — Тихон вытер руку о шубу и поздоровался с великаном.
— Я тут опоздал… — Вова зевнул. — Что без меня было?
Инженер махнул рукой.
— Да, опять реактор потек. Начальство из лагеря зэков вызвало, теперь вон чинят. Ты пей давай.
Тихон протянул сотруднику бутылку водки. В это мгновение в комнату вбежал Петрович и спросил у мужиков:
— Вы это, напильник с кувалдой не видели? Найти не могу. А заключенные просят, говорят, течь нашли, корпус обработать надо.
Вова отозвался, почесав затылок:
— Так их же Василич вчера брал, он печку у себя чинил.
— Кого брал?
— Ну инструменты наши, напильник и кувалду. Посмотри у него в каморке.
Никанор кивнул, залпом выпил водку из стоящего на пульте стакана и ушел. Вова оглянулся и сказал вполголоса:
— Я тут про такое дело в трамвае слышал, не поверишь!
— Про энело? Так и я слышал, мне вон Петрович рассказывал.
Вова махнул.
— Да нет же, не про то. Про энело ты Петровичу не верь — он пить не умеет. Тут в трамвае два мужика с Секретного Военного Завода разговаривали. Говорят, к ним интуристы приехали какие-то странные, яства диковинные привозили! Сказали — пожуешь такое яство, и сразу счастливый станешь весь. Эти интуристы всем сибирским интересуются, им тамошние аппараты по превращению воды в спирт показали, так этим все понравилось. Ну я и спросил у мужиков: говорю, а к нам на АЭС эти интуристы приедут? Они, мужики эти, и отвечают: «В городе надолго — и на АЭС приедут, и в НИИ, в лагерь, и к нефтяникам заглянут». Вот так то!
— Да… Во дела! — сказал Тихон и задумался.
Это яства диковинные — как раз то, что ему в его жизни и не хватает, понял он. Что, по сути, жизнь сибиряка? Водка, табак, медвежатина, ну, еще пельмени по праздникам. В лес пошел, медведя застрелил — сытый неделю. Бутылка, дрова есть — не холодно. А в общем-то скукота. Развлечений никаких, разве что бои кулачные стенка на стенку, НИИ скажем, против трамвайщиков, или еще на руках бороться… Вот как бы достать этих диковинных яств?.. И как выпросить их у иностранцев? Он же никогда близко не встречался с людьми из-за границы, не знал, что им нужно и как к ним обращаться…
— Скорее, скорее! — проорало начальство, вбегая в комнату. — Ружья хватайте и во двор!
Тихон мгновенно прекратил размышления, схватил ружье и спросил:
— А что такое-то?
— Мутанты из подвалов полезли! Отстреливать надо.
Вова сказал:
— Но кого-то надо же оставить за пультом! Нельзя ж без присмотра надолго.
— Да вы там давайте, — сказал Тихон, хмуря брови. — Посадите кого-нибудь.
Иваныч выругался, убежал куда-то. Через минуту они с Никанором привели упирающегося медведя Тишку и посадили на табуретку.
— Отдай ему шапку-ушанку, — сказало начальство Тихону. — Не положено медведей без ушанки за приборы сажать. На базе ракетной сверхстратегической вон посадили за красную кнопку медведя без шапки, теперь Восточное Самоа найти не могут.
Сибиряки напоили медведя водкой, натянули ему на голову ушанку Тихона и пошли во двор смотреть, что случилось.
Говорят, что мутанты стали появляться в окрестностях станции еще лет двадцать назад. Поговаривали, что не обошлось тут без пьяных ученых из НИИ. КГБ, похоже, не оставил этот факт без внимания, и люди в круглых фуражках периодически устраивали лесные облавы, отлавливали мутантов и сажали в подвалы. Охранять их было некому, замки были ненадежными, и Иваныч рассказывал Тихону страшные истории о бунтах жителей подвалов.
Внутренний двор, в котором стояли все четыре реакторных блока, был покрыт сугробами после ночного снегопада, к третьему блоку тянулась цепочка следов людей из лагеря. Во дворе, у выхода из корпуса обслуживания, уже собрались все остальные работники АЭС. Трое из снабжения, два бухгалтера, весь отдел Иваныча и директор станции, Федор Степаныч. Все напряженно смотрели на голый снег около блоков, но, на первый взгляд, двор показался Тихону абсолютно пустым и тихим, и было непонятно, к чему весь этот шум.
— О, смотри, какой здоровый ползет! — сказал Терентич из отдела снабжения Никанору, показывая на четвертый блок. Петрович вскинул ружье и выстрелил. Остальные мужики, кроме Тихона и Вовы, тоже подняли двустволки и стали беспорядочно палить по двору.
— Погодите, — удивленно сказал Вова. — Я вот вообще никого не вижу, зачем стрелять-то?
— Я тоже не вижу ни …, — проговорил Тихон.
— Так вы пили, поди, мало сегодня! — воскликнул Федор Степаныч, приостановив стрельбу. — Тут трезвому не разобраться, ну-ка нате, добавьте.
Начальник станции достал из кармана бутылку и протянул Тихону, он выпил из горла половину и отдал Вове. Протер глаза, растер замерзшие уши, заново взглянул на двор и, наконец, увидел…
Двери на всех четырех подвалах были сорваны. Мутанты медленно ползли по снегу в сторону корпуса обслуживания, толкая друг друга и перелезая через убитых сородичей. Мужики в лохмотьях с песьими головами, мужики с медвежьей шерстью, с огромными рогами, как у лося. Гигантские колючие ежи с суровыми, бородатыми лицами. Их были сотни, да что там сотни, тысячи, им не было числа, а в их глазах сквозила обреченность и ненависть. Но что самое страшное — им всем страшно хотелось есть. Тихон понял, что из-за голода они готовы на все, поднял ружье и тоже начал стрелять.
