С неделю назад у Иванченко случилась беда — в пришедшем из дома письме сообщалось, что его жена исчезла при загадочных обстоятельствах. Все пока было не подтверждено, но его школьный друг писал, что жена буквально испарилась во время ежегодной встречи выпускников — возможно, ее похитили, возможно, сама нашла с кем-то «свою новую судьбу», о чем до сих пор не сообщила ни родным, ни подругам.
Иванченко утверждал, что его жена — умопомрачительно красива. Но, глядя на ее фотографии, которыми ефрейтор так любил хвастать, Федору она как-то не приглянулась. Лицо у нее было каким-то уж слишком осунувшимся. На каждой фотографии у нее на шее, на толстенной золотой цепочке неизменно блестели рядышком христианский крестик и мусульманский серп, что Федора немало удивило. Иванченко пояснил, что жена-то его в церкви крещеная, но считает, что всем религиям необходимо объединиться, чтобы на этой почве в мире не было разногласий. По его словам, у них в семье разногласий тоже никогда не было. И вот жена пропала… О чем сейчас думал ефрейтор, бежавший по петлявшей среди кочек и валунов тропинке, можно было лишь догадываться.
Миновав перешеек, разделявший два озерца, и поднявшись на очередную сопку, Федор оглянулся. Пограничники бежали следом. Кто-то не слишком торопился, кто-то из дедов, наверняка, перешел на шаг. Это было не страшно, — Федор знал по опыту, что большинство окажется на нужном участке вовремя и границу они перекроют надежно. Тем более что самый дальний и серьезный участок достанется ему и ефрейтору с собакой.
Тропинка нырнула с сопки вниз и вывела на очередной перешеек. В конце его виднелся столб с замаскированным гнездом, куда можно было вставить штекер телефонной трубки и узнать, как дела на заставе. Что, следуя инструкции, сержант Посельский и сделал.
— Отбой, — не дожидаясь вопросов, доложил дежурный по заставе.
— А что там было-то? — все-таки спросил Федор.
— Медведь колючку порвал…
— Куда прошел?
— В сторону тыла.
— Понятно.
Выдернув штекер из гнезда и сложив руки рупором, Федор крикнул во всю силу легких:
— Отбой! Отбо-ой!
Он догадывался, что пограничники не станут торопиться с возвращением на заставу, где их могут нагрузить какой-нибудь работой. Погода радовала. По дороге можно было задержаться на какой-нибудь полянке, чтобы полакомиться земляникой. Какая же она была здесь крупная, ароматная, сладкая! Знать бы побольше таких полянок.
Там, где Федор задержался, поджидая Иванченко, никаких полянок и берез не было, куда ни кинь взгляд — сплошь сосны да ели. Но все равно несколько березовых листочков лежали на мху. Глядя на них, Федор вспомнил потерявшую свой весенний наряд березу, в которую попала пуля Борисенкова. Не исключено, что это те самые листья, принесенные сюда ветром…
— Что на заставе сказали, командир? — поинтересовался подошедший Иванченко. Его собака вдруг зарычала и принюхалась к листьям на мху.
— Медведь в сторону тыла прошел…
— Может, тот самый? — кинолог натянул поводок. — Фу, Берда!
— Может быть, — нахмурился Федор. — Ладно, двигаем домой.
Он пропустил собаку и Иванченко вперед, а сам, как всегда пошел на заставу последним. И только выйдя на перешеек, сообразил, что накануне, во время своего заплыва именно здесь видел лейтенанта Борисенкова, который затем свернул в лес. Федор размышлял об этом всю оставшуюся дорогу, но так ни до чего и не додумался. А подходя к той самой осиротевшей березке, с удивлением увидел, что на нескольких ее ветках зеленеют листья…
* * *
После ужина у Федора оставалось свободное время до выхода в ночной дозор, которое он провел в комнате отдыха перед телевизором. Наибольшей популярностью пользовались футбол, хоккей, еще музыкальные передачи и новости, в которых в последнее время чаще звучали сенсации.
Вот и сейчас сообщили о загадочном исчезновении победительницы международного конкурса песни, который пограничники смотрели два дня тому назад. Федор с товарищами тогда еще затеяли спор, сколько может стоить маленькая золотая корона, которую вручили певице, на что вмешавшийся Борисенков сказал, что красота и голос девушки дороже любого золота. После чего спор прекратился. Самым невероятным было то, что исчезла певица из летящего самолета! По словам ее менеджера, незадолго до посадки она зашла в туалетную кабинку бизнес-класса, причем с той самой короной на голове, и так и не вышла. То есть, когда обеспокоенные стюардессы вскрыли запертую изнутри дверь, кабинка оказалась пуста…
«Исчезла из летящего самолета… Какой бредятиной людям мозги пудрят!» — думал Федор, идя с автоматом на плече вдоль контрольно-следовой полосы. Пройти предстояло с одного фланга на другой порядка пятнадцати километров, и за это время поразмыслить можно было много о чем. Больше всего мечталось, конечно, о дембеле, о предстоящей встрече с друзьями, с любимой девушкой. Федора на гражданке ждала Людмила, с которой он переписывался с первого дня службы.
Как правило, девушки не дожидались из армии своих парней, — два года срок немалый. Федор надеялся, что станет редким исключением. Но очень сомневался, что в этом плане повезет рядовому Сударину, который также с автоматом шагал метрах в тридцати впереди него. Уж больно вызывающе-красивой выглядела пышноволосая брюнетка в купальнике цвета морской волны, фотографию которой Сударин всегда носил с собой, и которую так же звали Людой. Он рассказывал, что познакомился с Людочкой всего лишь за месяц до своего призыва в армию и верил, что у них настоящая любовь…
Верьте-верьте, товарищ рядовой. Хотя, Сударин был хорошим парнем, и Федор был бы рад, сложись у того с красавицей-брюнеткой все действительно по-хорошему.
Пятнадцать километров остались позади, но, связавшись с дежурным, сержант Посельский узнал, что машина, которая должна была их забрать, сломалась, и неизвестно, когда ее починят, а другая машина только что выехала по тревоге на противоположный фланг. Возвращаться на заставу пришлось пешком, да еще под дождем. Устали, промокли и вместо пяти утра пришли в начале девятого. Хотя в этом был свой плюс, — положенные восемь часов сна автоматически переносились на послеобеденное время, а значит, на занятия или работы никто их поднимать не станет.
Вернувшийся дозор, как и всех, кто служил ночью, дожидался на кухне дополнительный паек — на каждого: кусочек копченой колбасы, порция сливочного масла, четыре куска сахара, три печенюшки, хлеб и стакан молока. Но одним пайком Федор, как всегда, решил не ограничиться и, велев повару, уже начавшему готовить обед, сбегать в подпол за квашеной капустой, в четыре руки с Судариным принялся чистить картошку. «Гонять шмеля» — так говорили вернувшиеся со службы ночные наряды, когда начинали жарить на подсолнечном масле порезанную соломкой картошку с луком, красным молотым перцем и листьями лаврового листа. Это считалось нарушением устава, но солдатики на «шмеле» попадались редко и, наверное, не столько потому что старались соблюдать конспирацию, сколько из-за того, что начальство обычно на такую подпитку закрывало глаза.
