Ольга Михайлова - Гибельнве боги

Винченцо пожал плечами. Голос его был все так же спокоен и безучастен.

— У меня с собой ни фрака, ни рубашек, Луиджи. Я не заезжал к себе. Я хотел бы сегодня поесть в спальне и поскорее лечь. Кстати, найдется ли, что надеть на похороны?

Луиджи ответил, что принесет в спальню ужин и посмотрит в гардеробе мессира Джанпаоло фрак или сюртук, и снова исчез. Винченцо вышел из натопленной ванной. Теперь, когда одежда не липла к телу, прохлада коридора освежила, сон прошел. Он вошел в спальню, присел на кровать, заметив, что кот снова просочился следом. Луиджи уже вносил дымящийся поднос, и Винченцо почувствовал волчий аппетит. Серебряные ножи, вилки, бокалы с тёмными вензелями и словами семейного девиза «Благородство и хладнокровие» почему-то снова смутили его. Впрочем, по его окаменевшему лицу об этом никто не догадался бы. Луиджи тем временем принес уместно темный фрак, подобрал к нему подходящие брюки и жилет, положил рядом на выбор несколько шейных платков и наборов запонок. Винченцо с легким удивлением отметил его безупречный вкус.

Сам он, стараясь не выдать голод торопливостью, медленно ел, запивая запеченную форель небольшими глотками белого вина, потом отведал телячий шницель по-тоскански и грибы с рикоттой. Шесть дней назад, на Пасху, у него был куда более скудный рацион. Наконец он, хоть и не чувствовал сытости, заставил себя оставить еду и поблагодарил Луиджи.

Слуга опять склонился перед ним, с опаской косясь на кота, и попросил примерить фрак: господин ни разу не надевал его, принесли только неделю назад от Рочетто. Винченцо примерил. Давили рукава, было узковато в плечах, но, в общем-то, прилично. Тем более, что ничего другого у него все равно не было. Луиджи исчез, пожелав ему спокойной ночи. Задув свечу, Винченцо опустил голову на подушку, услышал, что Трубочист запрыгнул на постель, несколько минут крутился на одеяле, уминая его когтистыми лапками, потом свернулся на нем клубком. Джустиниани не стал прогонять его. Глаза его смежились, и он, пробормотав знакомую с детства молитву, уснул.

Ливень за окном давно смолк, небо очистилось и сияло звездами. На кухне суетилась дворня, начали подготовку к похоронам, заносили провизию, относили ужин падре Челестино, а Луиджи Горелли отмахивался от досужих вопросов прислуги. Наглую челядь интересовало, суров ли новый господин, похож ли на мессира Джанпаоло? Молод ли? Красив?

Луиджи покачал головой. Ох, уж эти бабы, всё одно на уме. Он не знал, что и ответить. Молодой господин был, бесспорно, нелюдимым, неразговорчивым, видимо, высокомерным. Лицо статуи, ни один мускул не шевельнется. Красив ли? Ну, чёрт его знает, что эти бабы красотой-то называют, но сложен, как гонфалоньер. Впрочем, чего и удивляться, в роду Джустиниани хилых да золотушных никогда не было. И все же такого гераклова торса он ни у кого в семействе не помнил: мышцы молодого Джустиниани были каменными.

При этом сугубой загадкой для синьора Горелли было поведение чертовой твари, кота Трубочиста, которого домашние иначе, чем gatto maledetto, notturno incubo и diavolo, не называли. Кот раздирал кухаркам подолы платьев и гадил в кастрюли и котлы, обожал разбивать вазы, любил качаться на портьерах, обрушивая багеты, орал на крыше по ночам, — и это было лишь малой частью его дьявольских забав. И вот… мурлычет как котёнок, трётся о ноги нового господина и ни разу не оцарапал его.

Чудеса…

Винченцо проснулся на рассвете и сначала ничего не понял. Где он? Откуда эта роскошь портьер и балдахина, тепло камина и прохладная свежесть льняных простынь? Ах, да… Вчера умер дядя Джанпаоло.

Причиной давнего конфликта дяди и племянника было завещание деда, графа Гонтрано. Старик, умирая, распорядился диковинно: его старший сын, Джанпаоло Джустиниани, получил только право пожизненного пользования доходами с семейного капитала, но не имел право распоряжаться самим состоянием семьи, которое после его смерти должно было отойти Винченцо Джустиниани, единственному внуку графа Гонтрано от его покойного младшего сына Чезаре.

Завещание изумило Винченцо и взбесило Джанпаоло, для него оно выглядело злой насмешкой и оплеухой. У них были нелады с отцом из-за вечного мотовства и бесконечных кутежей сына, но Джанпаоло и в голову не приходило, что отец может распорядиться подобным образом. Воля отца озлобила его и испортила отношения с сиротой-племянником, которого он раньше едва замечал. Что же, пусть щенок унаследует всё, но только после его смерти, а умирать он не собирается! Граф запретил племяннику появляться в доме.

Семь лет Винченцо бедствовал, перебиваясь случайными заработками. С юности он отличался способностями к языкам и интересом к палеографии, окончил университет, но это, увы, не кормило, хотя иногда бывали заказы и на переводы. В итоге, хоть побираться не пришлось, но кем только не работал: репетиторствовал в Вермичино, подрабатывал на ипподроме, хоть для жокея был слишком тяжел, преподавал в школе фехтования и танцев, не брезговал рытьем могил и разгрузкой барж с углем.

И вот теперь все менялось. Однако при мысли об этом он ощутил не радость, а какое-то вялое сожаление. Почему судьба дарует нам желаемое тогда, когда мы уже научились без него обходиться? Последние семь лет, окунувшие его в грязь, что и говорить, прошли недаром. За это время он растерял всех своих великосветских друзей: от него отвернулись не только отпрыски знатных семей, но и бывшие приятели университетских лет, оставила его и невеста, испугавшись нищеты. Зато годы скудости породили в Джустиниани умение довольствоваться тем, что есть, и не страдать о несбыточном. Он узнал цену светской дружбе и любви, поумнел, и из двадцатитрехлетнего пылкого светского щеголя превратился в тридцатилетнего нелюдимого мужчину, безучастного и хладнокровного. Окаменело лицо, застыла и душа.

…Дом просыпался в преддверии невеселого дня. Вскоре появились душеприказчик и юрист, формальности были быстро улажены. Похороны поглотили день, графа знал весь свет, однако отдать ему последний долг пришли немногие. Объяснили это тем, что сезон уже закончился и в Риме почти никого не было.

В числе все же пришедших на траурную церемонию были ближайшие друзья его сиятельства: Теобальдо Канозио — похожий на восковой манекен живой призрак, восьмидесятилетний лысый старик с пергаментным мёртвым лицом и золотым моноклем в левом глазу, пожилая светская львица Гизелла Поланти и ее подруга Мария Леркари, известные сплетницы. Первая была похожа на толстую старую ведьму, хотя знавшие её в молодости клялись, что она когда-то была редкой красавицей. Джустиниани был верующим, но, чтобы поверить этим рассказам, веры ему не хватало. Баронесса Леркари лисьим лицом, рыжими волосами и сильно напомаженным кармином ртом напоминала рождественское пирожное с апельсиновыми марципанами, случайно упавшее в малиновое варенье. Маркиз Марио ди Чиньоло, известный медиум, был пятидесятилетним человеком со старомодными бакенбардами и шапкой курчавых волос, а граф Вирджилио Массерано имел выразительный профиль Наполеона и просвечивающую плешь на макушке. Рядом стояли его племянница Елена Аньелли и ее подруги — Катерина Одескальчи и Джованна Авильяно, крестница покойного.