Кон Донован, мой двоюродный дед, — прости ему Господь! — не раз видел ее на ярмарках и храмовых праздниках и влюбился, да и как было в нее не влюбиться?
Но обошелся он с ней бесчестно. Обещал жениться и уговорил переехать к нему, но в конце концов не сдержал слова. Старая история, вы сами все понимаете. Она ему наскучила, а он мечтал выбиться в люди, вот потому и женился на девице из семейства Коллопи, за которой давали большое приданое — двадцать четыре коровы, семьдесят овец и двадцать коз.
Женился он на этой Мэри Коллопи и стал еще богаче, чем прежде, а Эллен Коулмен умерла от горя и позора. Но нашего фермера это нимало не опечалило.
Он хотел иметь детей, однако брак его остался бездетным, и это было единственным испытанием, выпавшим на его долю, потому что во всем прочем судьба к нему явно благоволила.
Однажды ночью он возвращался с ярмарки в Нинахе. В ту пору дорогу пересекал неглубокий ручеек — сейчас, как мне говорили, через него перекинули мостки, — и его русло часто высыхало в летнюю жару. Ручей близко подходит к старой ферме, русло у него прямое, неизвилистое, и потому, пересыхая, он превращается в узкую дорожку, и по нему удобно напрямик добираться до фермерского дома. Ярко светила луна, и мой двоюродный дед решил направить лошадь по этому сухому руслу, а когда поравнялся с двумя вязами у изгороди фермы, натянул поводья, повернул коня и поскакал по высохшему ручью, намереваясь проехать сквозь дальний проем в изгороди, под дубом, откуда до дверей дома оставалась какая-нибудь сотня ярдов.
Приближаясь к проему в изгороди, он заметил какую-то белую тень (хотя, возможно, она ему всего лишь почудилась), то медленно скользившую по земле, то передвигавшуюся мягкими прыжками по направлению к проходу. По словам моего двоюродного деда, тень эта была невелика, не более его шляпы, но разглядеть ее очертания он не мог, понял только, что она словно проплыла вдоль изгороди и исчезла в проеме.
Однако, когда мой дед до него доскакал, лошадь вдруг заупрямилась. Он понукал и уговаривал ее, но все напрасно. Потом он спешился, подумав, что возьмет ее под уздцы, но лошадь захрапела, осела на задние ноги и затряслась. Он снова вскочил в седло. Но лошадь по-прежнему билась, не желая идти в проем, и противилась и ласке, и кнуту. В лунном свете можно было разглядеть каждую былинку, и мой двоюродный дед, не найдя, что так испугало лошадь, чрезвычайно рассердился. А так как до дома ему оставалось совсем немного, он был необыкновенно раздосадован и, потеряв терпение, принялся с проклятиями охаживать несчастную лошадь кнутом и вонзать ей в бока шпоры.
Внезапно лошадь одним прыжком ринулась в проем, и Кон Донован, пролетая под тяжелым дубовым суком, отчетливо увидел женщину, стоявшую на берегу ручья. В то же мгновение она протянула руку и ударила его по спине. От удара он упал на шею лошади, лошадь, обезумев, понесла галопом и так доскакала до самых дверей, где, дрожащая и взмыленная, остановилась как вкопанная.
Ни жив ни мертв, мой двоюродный дед вполз в дом. Он рассказал домочадцам свою историю, но кое-что утаил. Жена его не знала, что и думать. Однако она не сомневалась в том, что на мужа обрушилась какая-то напасть. Он был очень слаб, едва ворочал языком и умолял тотчас послать за священником. Укладывая его в постель, домочадцы обнаружили у него на плече, там, куда пришелся удар призрака, отпечатки пяти пальцев. Эти странные следы, по их словам весьма напоминавшие цветом отметины на теле убитого молнией, не исчезли до самой его смерти и вместе с ним скрылись в могиле.
Несколько придя в себя, он повторил собравшимся у его постели свою историю, словно предчувствуя приближение смертного часа, с тяжелым сердцем и нечистой совестью, но притворился, будто не видел лица призрачной женщины или, по крайней мере, не узнал ее. Никто ему не поверил. Больше, чем другим, он сказал священнику. Разумеется, ему надобно было открыть тайну и облегчить душу. Впрочем, он мог ни от кого ничего не утаивать — все знали, что он видел лицо покойной Эллен Коулмен.
С того дня мой двоюродный дед так и не оправился, превратившись в боязливого, молчаливого, сломленного человека. Зловещее происшествие случилось в июне, а осенью того же года он умер.
Конечно, были устроены поминки, как и пристало по богатому, «крепкому фермеру». Однако почему-то обряд прощания с покойным совершался не совсем так, как положено.
Обыкновенно тело усопшего помещают в самой большой комнате дома, служившей и кухней, и столовой. Но в этом случае, как я уже говорил вам, от привычных правил несколько отступили. Тело покойного поместили в маленькой комнатке, из которой дверь вела в большую. Во время поминок дверь эту не закрывали. Вокруг постели зажгли свечи, на столе разложили трубки и кисеты с табаком, а для тех, кто пожелает войти, поставили стулья и распахнули дверь пошире.
Обмыв и обрядив тело, на время приготовлений к поминкам его оставили в маленькой комнатке. После наступления темноты какая-то девица зашла туда за свободным стулом и тотчас с криком выбежала. Когда она немного отдышалась в противоположном конце столовой, то пробормотала, обращаясь к ошеломленной толпе:
— Чтоб мне пропасть, если покойник сейчас не приподнял голову и не уставился на меня глазами не меньше оловянной плошки, так в лунном свете и горят!
— Эре[6], вот глупая девка! Ты что же, совсем спятила? — возмутился один из работников, которых принято величать парнями, независимо от возраста.
— Полно, Молли, глупости болтать! Ты зашла в темную комнату из светлой, и это тебе только почудилось. Да и почему ты свечку не взяла, амадан?[7] — спросила у нее подруга.
— Ну и что, ну не взяла я свечу, он все одно приподнялся в постели и как на меня уставится! А потом, клянусь чем хотите, гляжу, а рука у него вдруг стала расти, и вытянулась раза в три, и так шарит по полу, норовит схватить меня за ногу, — настаивала Молли.
— Что за вздор, Молли, зачем это ему тебя за ногу хватать, дурочка? — презрительно протянул кто-то в толпе собравшихся.
— Ну-ка, кто-нибудь, дайте мне свечку, ради всего святого, — прервала пререкания Сэл Дулан, прямая, сухощавая и строгая старуха, читавшая молитвенник по усопшим не хуже священника.
— Дайте ей свечку! — дружно провозгласили собравшиеся.
Но что бы они ни говорили, все явно побледнели и поутихли, когда двинулись в заднюю комнату следом за истово молившейся миссис Дулан, которая возглавляла это маленькое шествие, держа сальную свечку, точно тоненькую восковую.
