Я был высоким молодым человеком, с пронзительным блеском в глазах, и врожденное любопытство переполняло меня, словно чашу. В те дни я был репортером "Хроник Болтона". Я сделал себе что-то вроде имени, публикуя статьи о бесчеловечных условиях труда на текстильных фабриках Болтона, политической коррупции и взяточничестве среди городских избранников. Власть имущие презирали меня за то, что если в шкафу прятался пыльный скелет, то я был тем человеком, который мог его вытрясти. И из-за этого мои репортажи касались не только Аркхэмa и Бостонa, но и Нью-Йоркa, и Чикаго. Некоторые считали меня прогрессивным реформатором, а другие просто называли меня радикалом, социальным террористом.
Неважно.
Если вам столько же лет, сколько мне – а это немного – я осмелюсь предположить, что вы можете вспомнить неприятности на кладбище Крайстчерч в Аркхэме в те мрачные дни. В течение нескольких месяцев были вскрыты и ужасным образом разграблены несколько могил, содержимое которых было найдено утром сильно изуродованным и разбросанным по земле. Сначала это посчитали работой извращенцев или порочных студентов-медиков, но по мере того, как всплывали новые факты, от этих версий отказались. Ибо останки склепа, найденные при дневном свете, были жестоко расчленены и наполовину съедены. Первоначально в этом обвинили собак, учитывая метод эксгумации: могилы, по-видимому, были вскрыты не лопатой и киркой, а яростным и диким рытьем лап, но даже от этой версии отказались, когда окружной коронер и патологоанатомы из Медицинской школы Мискатоникского Университета заявили, что следы зубов на костях соответствовали или почти соответствовали человеческим зубам.
Все это, конечно, не было обнародовано. Из-за потревоженных могил и разграбленных склепов уже ходили дикие слухи о ведьмах, похищающих тела, и подземных пожирателях трупов. И это, конечно, после темных делишек Герберта Уэста, хирурга с нездоровой репутацией, который стал чем-то вроде местного пугала среди детей и которого прозвали "Аркхэмским упырем" за его участие в разграблении могил и странных экспериментах, проводившихся на трупах в его подвале.
Итак, как вы можете себе представить, полиция была очень близка к тому, чтобы сообщить об этом, хотя и не желая раздувать пламя истерии, которое уже вышло из-под контроля. Я не видел такого страха и не слышал таких ужасных историй со времен вспышки тифа в 1905 году, когда я был еще мальчиком.
Итак, 10 августа того запретного года полиция разрешила мне сопровождать их в рейде на кладбище Крайстчерча. Ни По, ни Лавкрафт не могли бы представить себе более жуткого места, чем Крайстчерч при тусклом лунном свете. Нас собралось двадцать человек на этом мрачном и окутанном туманом кладбище, у полицейских были пистолеты и электрические фонарики. Я едва мог заставить себя идти через эти могильные поля покрытого лишайником мрамора. Древние надгробия, торчащие из ядовитой растительности, покосившиеся кресты и высокие каменные склепы со всех сторон были увиты гирляндами мертвого плюща. Мы шагали по извилистым тропинкам, продуваемым листьями предыдущей осени, и перепрыгивали через разбитые плиты, покрытые ползучими грибами.
Детектив-сержант Хейс из полиции Болтона сказал мне:
- Вот... видишь? Он уже учуял запах этого дьявола!
Он говорил о псе, которого мы привезли с собой. Его звали Дерби, и он был большим и мускулистым, его нос постоянно был прижат к желтой траве и спутанным сорнякам, вынюхивая след существа, грабившего могилы. Дерби повел нас в дикую погоню через легионы надгробий и угрюмых памятников, некоторые из которых простояли там два века или больше. Время от времени он останавливался, пытаясь уловить запах, и мы замирали, дрожа и оцепенев от напряжения. Дул ветер, и над головой поскрипывали огромные голые дубы, а сквозь их сучковатые ветви просачивался пятнистый лунный свет. Двери склепа царапали мертвые листья, и из гниющей земли просачивался зловонный туман. Можно было почти представить, как призрак Герберта Уэста все еще занимается своим ужасным ремеслом.
Примерно через двадцать минут, в течение которых, казалось, Дерби водил нас по кругу, он направил нас к кованой, ржавой двери серого и обветшалого семейного склепа. И тут он остановился, завывая и гоняясь за собственным хвостом, огрызаясь на своего дрессировщика и любого, кто оказывался рядом с ним. Что-то в этом месте сводило животное с ума... он пускал слюни и тявкал, рычал и скулил.
В конце концов, его пришлось увести, и его жалобный вой затих вдали.
Как известно, животные чувствительны к вещам, недоступным человеку. Но я думаю, что мы все почувствовали это в тот момент – гложущий и необъяснимый страх. Ибо, когда мы выстроились в шеренгу, железная дверь в эту усыпанную листьями гробницу широко распахнулась, и в поле зрения появилось нечто.
Что это было? - cпросите вы.
Даже сейчас у меня едва хватает смелости сказать об этом. Это был одновременно и человек, и почти что-то другое. Аморфная, искривленная тень, вонявшая черной землей и покрытая грибками. Оно двигалось не совсем как человек и не совсем как животное, но почти как какое-то странное и неуклюжее насекомое. Полиция осветила его фонарями, и оно завопило скрипучим, царапающим голосом, похожим на царапанье десятков кровельных гвоздей по доске.
Ничто человеческое, ничто разумное не могло издать такой звук.
Это был труп. Я говорю вам сейчас, что это был оживший труп. Когда он неуклюже спускался по осыпающимся ступеням этой столетней гробницы, мне кажется, я закричал. Он шел почти на цыпочках, его костлявые колени стучали друг о друга. Верхняя часть его туловища была вывернута набок, как будто у него была искривлена спина. Он был сгорблен и согнут, вся левая сторона его тела иссохла и почернела, обуглившись почти до скелета, как будто он побывал в каком-то ужасном пожаре. Его плоть была серой и покрытой червями, она хлопала на костях внизу на этом кладбищенском ветру, левая сторона его лица была кремирована до черепа. Но правая сторона... Там плоть была опухшей и гнилой, наполненной газами, из-под прядей сальных черных волос на нас смотрел один безумный желтый глаз.
Один из мужчин потерял сознание, а у детектива постарше случился сердечный приступ при виде этой твари. Трое или четверо молодых офицеров с криками убежали. Я не винил их; я бы и сам убежал, если бы не застыл от страха.
Ночной обитатель норы, он не любил света.
Я верю, что когда-то это был человек, но теперь он был немногим лучше животного... Когтистый, шипящий упырь с каплями слюны, свисающими с его сморщенного рта. От исходящего от него запаха меня затошнило... густая, зловонная вонь испорченного мяса. При свете фонарей на его скривившемся гниющем лице я увидел, как в его волосах извиваются белые личинки и вся кожа головы колышется от этих тварей.
Он приблизился с резким мяукающим звуком, протягивая к нам свои гротескные и лишенные плоти руки.
- Ради Христа, стреляйте! - крикнул Хейс своим людям. – Уничтожьте эту чертову штуку!
Их не нужно было уговаривать. В дрожащих кулаках залаяли пистолеты, и кладбище наполнилось эхом выстрелов, и запах кордита и сгоревшего пороха вытеснил тот другой, ужасный запах.
Изрешеченная пулями тварь упала к нашим ногам, дергаясь и истекая мерзким темным соком, который не был кровью как таковой. Оно корчилось на земле, совершенно обезумевшее и разозленное. В нем не осталось ничего человеческого. Я верю, что он выпотрошил бы нас голыми руками, если бы добрался до нас, что он выдернул бы наши внутренности дымящимися клубками и впился в них своими узкими кривыми зубами. Наконец, этот единственный желтый глаз остекленел, и существо замерло.
На одно мгновение.
Последняя судорога, и его вырвало содержимым желудка, как умирающую рыбу. Из его пасти вылилась миазматическая лужа дымящейся грязи, и в свете факелов мы все увидели, что в ней было: человеческие останки. Комки и полупереваренные органы, но также пять или шесть сгнивших человеческих пальцев.
