— Роджер, — кивнула Мадлен. — Я его знаю.
— Аулириос сказал, что Роджер родился в эпоху Флавиев и что Сен-Жермен много его старше. — Монах потер глаза. — Мне нужно бы отдохнуть. Если позволите, я прервусь… ненадолго.
— О, конечно, — оживилась Мадлен. — Хотите чашечку кофе?
— А вы присоединитесь ко мне? — поинтересовался Гюрзэн, так вежливо и невинно, что это походило на вызов.
— Нет, но… спасибо. — Она взяла в руку колокольчик. — Итак?
Гюрзэн рассмеялся.
— Кофе — моя слабость. — Он с хрустом потянулся, потом спохватился: — Простите, мадам. Утром я отбивал поклоны, и мне казалось, что скрип моих старых суставов разбудит весь дом.
Мадлен сочувственно закивала.
— Тогда вам нужен не кофе, а чай. С корой ивы. У меня есть запас. И трецветка тоже найдется. — Колокольчик весело зазвенел. — Только мигните — и вам это все принесут.
— Благодарю, но все-таки не сейчас. — Копт улыбнулся.
— Как пожелаете, — сказала Мадлен и развернула свиток. Длинная полоса бумаги, подклеенная во многих местах, норовила свернуться. — Эти две птички почему-то всегда изображаются вместе. — Мадлен наморщила лоб. — Как бы уговорить молодого британца помочь нам? — Она имела в виду вовсе не юношу, в чьи сновидения время от времени ей доводилось вторгаться, а его товарища, отменного аналитика, умевшего нестандартно мыслить.
— Вы говорите об Уилкинсоне? — поинтересовался Гюрзэн.
— Да, кажется, его так зовут. Он здесь пятый год, мне сказали. — Мадлен ноготком прикоснулась к одному из рисунков. — Видите, эти люди собирают камыш, а ниже идет подпись. Дальше трое египтян измельчают камыш — и опять подпись.
— Они изготовляют папирус, — прокомментировал коптский монах и умолк, ибо в дверях возник слуга-мусульманин.
— Чего желает мадам? — почтительно, однако без лишнего подобострастия спросил он и поклонился.
— Я хочу, Реннет, чтобы вы выслушали брата Гюрзэна и принесли то, что он вам закажет. — Мадлен потянулась к мешочкам, набитым песком, и стала осторожно переносить их на свиток, чтобы прижать непокорную бумагу к столу и умудриться при этом не повредить места склеек.
— Принесите кофе, пожалуйста, и немного вина, а к ним какую-нибудь выпечку, но без фруктов и меда, — сказал монах. Он сделал благословляющий жест и прибавил: — Благословение последователя Святого писания не оскорбляет Аллаха.
— Вы живете по Библии, — произнес бесстрастно Реннет, отвешивая второй поклон. — Ваше повеление будет незамедлительно выполнено. — Он повернулся и вышел.
Гюрзэн пожевал губами.
— Ему наверняка не понравилось, как мы здесь праздновали Рождество, ведь он живет не по Библии, а по Корану.
Мадлен пожала плечами.
— Если он обращает на это внимание… Разве не достаточно того, что я чужестранка?
— Более чем достаточно, потому-то он так пристально и следит за каждым вашим шагом. Очень разумно с вашей стороны, что вы не даете ему повода для пересудов. — Гюрзэн внимательно посмотрел на Мадлен. — Очень разумно.
— Вы полагаете, он… подслушивает? — спросила Мадлен после длительной паузы.
— Не он, так кто-то другой, — ответил монах. — Вы чужеземка, и вы в Египте. Разумеется, вас подслушивают. — Он прошелся по комнате и остановился возле одного из секретеров. — Какие материалы вы здесь храните?
— Полевые дневники, переводы, отчеты, — пробормотала Мадлен, сосредоточенно изучая рисунки. — Зачем вы спрашиваете? Вам это известно и так.
— Вы уверены в прочности этих замков?
— Ключ я ношу с собой, — ответила она, поднимая глаза. — А что? Вы думаете, они ненадежны?
Гюрзэн какое-то время молчал.
— Я думаю, тот, кому по плечу обчистить чью-либо усыпальницу, легко с ними справится. Я думаю, будь у меня такие шкафы, я бы хранил что-то ценное в другом месте. — Он повернулся к Мадлен. — А здесь я бы поместил что-то второстепенное, но имеющее первостатейный вид.
— Как приманку? Или для отвода глаз? — уточнила Мадлен, усмехаясь.
— И как первое, и как второе, — серьезно ответил Гюрзэн. — Вы никогда не замечали, что с запорами что-то неладно?
— По-моему, нет, — сказала Мадлен, но тут же сдвинула брови. — Постойте, примерно неделю назад мне показалось, будто ключ в одном из замков слишком легко провернулся. — Она склонила голову к плечу. — Вы думаете, кто-то из слуг пытался его вскрыть?
— Весьма вероятно, — с тяжелым вздохом ответил Гюрзэн. — Прискорбно, когда прислуга ведет себя столь недостойно. — Он сложил молитвенно руки. — Я для них, впрочем, тоже чужой.
— Потому что вы христианин, а не мусульманин? — удивленно спросила Мадлен. — Вы ведь, как и они, местный житель. Неужели различия в отправлении религиозных обрядов достаточно, чтобы видеть в земляке чужака?
— Для некоторых из них — да. Для других — это вопрос скорее удобства, нежели веры. — Копт на секунду прикрыл глаза, потом другим тоном спросил: — Кто-нибудь из коллег заходил к вам в последнее время?
— Профессор Пэй и профессор Ивер. Пять дней назад, вы должны помнить. Сначала мы прочли рождественские молитвы, а потом работали здесь допоздна. — Она обвела взглядом приемную. — Часы в вестибюле били одиннадцать, когда они уходили.
— Я имею в виду нечто более неформальное. Кто-нибудь наведывался к вам… частным образом? — Монах подошел к окну. — Вы как-то обмолвились, что профессор Бондиле демонстрирует… гм… неравнодушие к вашей особе.
— Да, но он не такой дурак, чтобы заявиться сюда. Нет ничего триумфального в рандеву, когда кавалер в доме дамы. Вот если дама рискнет навестить кавалера под вечерок, тогда торжество его будет полным и абсолютным. — Мадлен натянуто улыбнулась. — Бондиле не хватает женского общества, а я здесь единственная европейка, с какой он, можно сказать, на короткой ноге.
— Это вас беспокоит? — спросил Гюрзэн и умолк, ибо в комнату вошел Реннет с подносом в руках.
— Куда поставить, мадам? — спросил слуга.
Мадлен оглянулась.
— Думаю, на квадратный сундук. Его крышка достаточно широка. — Она жестом пригласила Гюрзэна к импровизированному столу. — Спасибо, Реннет.
— Мадам, — с поклоном ответил тот и удалился.
Придвигая к сундуку стул, Гюрзэн сказал:
— Может быть, не мое это дело, мадам, но поведение вашего Бондиле внушает тревогу. Он присвоил вашу работу, выдав ее за собственную, он домогается вас. От таких добра не жди.
— Как и от многих, — отмахнулась Мадлен, опять наклоняясь к свитку. — Он хочет взять надо мной верх, но, к счастью, у него очень скудное воображение.
