Я была страшно напугана.
Она не уехала ни на следующий день, ни на второй, даже отдала маме платье и спросила, нельзя ли где-нибудь его переделать.
Мои школьные вещи вывесили во двор проветрить, чтоб не пахли нафталином. Я обернула все учебники.
Однажды утром я спустилась спросить у мамы кое-что, но ее нигде не было — ни в кухне, ни в холле, и я пошла в гостиную. Но не успела я пройти и половины коридора, как кто-то сказал:
— Остановись.
Я увидела, что мои родители сидят на стульях возле входной двери, руки на коленях, неподвижные, как зомби.
— Ой, ради Бога, что вы… — начала было я.
— Стой тут, — сказал тот же голос.
Родители не шевелились. Мама улыбалась своей любезной улыбкой-для-гостей. В комнате больше никого не было. Я ждала, но родители оставались мертвыми. И тогда, откуда-то из угла, где был наш новый радиоприемник, появилась наша гостья в мамином весеннем пальто, бесшумно ступая по ковру и подозрительно заглядывая во все окна гостиной. Она улыбнулась, увидев меня, и постучала по крышке приемника. Поманив меня жестом, она сбросила пальто и накинула его на приемник.
С головы до ног она была в черном.
Я подумала «в черном», но это было не то слово: надо было сказать «чернота», «тьма», ослепляющий мрак, что-то, чего нельзя даже вообразить, мрак без деталей, бликов, складок, ничего, только ужасная, головокружительная тьма, в которой ее тело — эта штука сидела плотно, как трико акробата или костюм водолаза — исчезало совсем, сохраняя лишь внешний контур. Ее голова и кисти рук словно плавали в воздухе.
— Красиво, правда? — Она села возле радио, скрестив ноги.
— Пожалуйста, задерни шторы.
Я сделала это, обойдя моих оцепеневших родителей, а затем остановилась посреди комнаты и сказала:
— Я сейчас упаду.
Мгновенно очутившись возле меня, уже в мамином пальто, она подхватила меня и отвела к кушетке, обняв и массируя мне спину.
— Твои родители спят. Ведь ты уже понимаешь кое-что, раз вмешалась в это дело? Помнишь — морлоки, Непреходящая Военная Власть?..
Я выдавила «ой-ой-ой…», и она снова принялась растирать мне затылок.
— С тобой ничего не будет. С твоими родителями тоже. Подумай, как это здорово! Подумай! Мятеж! Восставшие морлоки, революция в Непреходящей Военной Администрации!..
— Но я… я…
— Мы с тобой друзья, — сказала она, взяв меня за руку. — Мы настоящие друзья. Ты помогла мне. Мы этого не забудем.
Сбросив мамино пальто, она отошла и встала перед дверным проемом. Прикрыла рот рукой, потерла шею, нервно кашляя. Повернулась, чтобы в последний раз посмотреть на меня.
— Ты спокойна? — спросила она.
Я кивнула. Она улыбнулась мне.
— Не волнуйся. Sois tranquille. Мы друзья. — Она снова повернулась к проему.
Проем превратился в зеркало. Оно затуманилось, затем прояснилось, как облако светящейся пыли, затем стало похожим на занавес. Потом снова стало зеркалом, в котором отражались только я и наша гостья.
Затем вошел первый морлок.
Потом второй.
Потом третий.
Потом все остальные.
Гостиная была набита гигантами! Они были похожи на нее всем — лицом, сложением, ростом, черными униформами; мужчины и женщины всех земных рас, все огромные, как мамины гибридные цветы, на целый фут выше нашей гостьи. Стая черных воронов, черных летучих мышей, черных волков, рассевшихся на нашей мебели, на нашем приемнике, на стенах и на шторах, как будто они могли летать, как будто были в космосе.
Правящие миром.
В зеркале появились и двое ползущих; на них были водолазные костюмы и шлемы, как круглые аквариумы, — мужчина и женщина, толстые, как тюлени. Они лежали на ковре (я различила струйки, бьющие вниз и вверх из странных ошейников, подобно пыли, оседающей в воздухе) и смотрели снизу вверх на остальных. Их костюмы раздувались. Один из морлоков что-то говорил одному из «тюленей», а тот отвечал, указывая на штуковину, закрепленную у него на спине. Затем принялись говорить все.
Даже если бы я знала тот язык, все равно это было бы слишком быстро для меня: очень быстро, очень жестко, напористо, как переговоры между землей и пилотом или что-то вроде, словно какой-то код, известный им всем, — передать сведения как можно быстрее. Только «тюлени» говорили медленно, булькая и воняя, как запущенный пляж. У них даже морды не двигались — только маленькие круглые рты, похожие на рыбьи.
Наверно, я заснула ненадолго (или меня усыпили) и не видела, что сделал один из «тюленей», почему к нему присоединился один из морлоков у радиоприемника, а затем еще один, и вот уже вся комната гудит, а моя подруга ведет яростный, бескомпромиссный спор с одним из морлоков. Все были заняты своим делом, но все время оглядывались на меня… Это было жутко, и я словно онемела: мне хотелось опять заснуть или заплакать, потому что я не понимала ни слова. Моя подруга вдруг закричала. Она кричала, а не говорила, отчаянно кричала о чем-то, стуча кулаком по ладони; лицо ее искажено, видимо, речь шла не просто о деловых вопросах. Другой морлок, часто дыша, побледнел от гнева. Он прошипел что-то, очевидно, очень язвительное. Достав откуда-то из черной униформы серебряный кружок, он сказал на чистейшем английском, опять глядя на меня:
— Во имя войны против Непреходящей!..
Она набросилась на него. Я вскочила; мне было видно, как она сжала его пальцы вокруг серебряного кружка. Затем все скрутилось в один клубок на полу, пока они не расцепились, отскочив друг от друга как можно дальше. Ясно, они ненавидят друг друга. Она сказала отчетливо:
— Я настаиваю.
Он пожал плечами, сказав что-то резкое. Она вытащила нож — только нож! — и медленно обвела взглядом комнату и каждого в ней. Никто не шевелился. Она подняла брови.
— Ссс!.. Грозишь?.. — прошипела с пола женщина-«тюлень». Она не встала, упакованная в свой жир.
— Ты? Ты пачкаешь ковер.
Женщина-«тюлень» снова зашипела. Моя подруга медленно двинулась к ней; остальные наблюдали. Она не нагнулась, как я ждала, а как-то метнулась к «тюленихе». Каблук ее вонзился в скафандр на животе — она явно пыталась прорвать его. «Тюлениха» поймала руку с ножом и пыталась ударить им мою подругу, держа другой «ластой» ее за шею. Она старалась удушить ее. Затем все опять слилось в одно пятно. Раздавалось шипение, громкий стук, лязг. Затем из клубка показалась наша гостья, уронила нож и прижала руку к левому глазу. «Тюлениха» перекатывалась с боку на бок, по ее телу пробегала крупная дрожь. В ее шлеме были пузыри воздуха. Второй «тюлень» не двигался. Пока я смотрела, из шлема «тюленихи» ушла вся вода, и теперь там был только воздух. Очевидно, она умерла. Моя подруга, наша гостья, стояла посреди комнаты, с ее рук стекала кровь; она стонала от боли, но никто в комнате не двинулся, чтобы ей помочь.
