Вернувшись в дом, снял с крючка пыльник (это удалось мне с трудом), кое-как надел его и вновь вышел во двор, на этот раз направившись в амбар. Смазал укушенную руку мазью Роули. Она уберегла от заражения Ахелою и могла точно так же спасти мою руку. Я собрался уходить, когда вдруг вспомнил, каким образом крысе удалось убежать от меня в прошлый раз. Труба! Я пошел к ней, наклонился, ожидая увидеть, что цементная пробка прогрызена насквозь или ее нет вообще, но там все было в порядке. Даже шестифунтовым крысам с огромными зубами не справиться с цементом. Само возникновение такой мысли показывает, в каком я был состоянии. На мгновение мне удалось посмотреть на себя со стороны: мужчина в расстегнутом пыльнике на голое тело, с окровавленными волосами на груди, животе и лобке, с прокушенной левой рукой, на которой поблескивал толстый слой коровьей мази, по цвету напоминавшей сопли, и с выпученными глазами. Совсем как у крысы после того, как я наступил на нее.
Это не та крыса, сказал я себе. Та крыса, что укусила Ахелою, мертва и лежит в трубе или на коленях Арлетт.
Но я знал, что крыса та самая. Знал это тогда и знаю теперь.
Та самая.
В спальне я опустился на колени и стал подбирать перепачканные кровью деньги. Подбирал долго, одной рукой. Один раз ударился прокушенной рукой о край кровати и взвыл от боли. Увидел свежую кровь, проступившую сквозь мазь и окрасившую ее в розовый цвет. Я положил деньги на комод, даже не прикрыв книгой или одной из декоративных тарелок Арлетт. Потом не мог вспомнить, почему так стремился спрятать их. Коробку с красной шляпой я пинком отправил в стенной шкаф и захлопнул дверцу. Она могла там оставаться до скончания веков, больше прикасаться к ней я не собирался.
Любой, кому когда-то принадлежала ферма или кто работал на ней, скажет вам, что несчастные случаи там — не редкость, а потому у фермеров все наготове. Большой моток бинта лежал в шкафчике у колонки на кухне. Арлетт всегда называла этот шкафчик «гиблое место». Я уже доставал бинт, когда заметил пар, поднимавшийся над кастрюлей с водой, которая стояла на плите. Эту кастрюлю я поставил на плиту, собираясь помыться, когда и представить не мог той чудовищной боли, от которой теперь страдал. Мне пришло в голову, что мыльная вода пойдет на пользу моей руке. Боль не стала бы сильнее, а вот погружение в воду могло очистить рану. Я ошибся и по части первого, и по части второго, но откуда я мог это знать? Даже годы спустя эта мысль представляется мне здравой. Полагаю, все обернулось бы к лучшему, если бы меня укусила обыкновенная крыса.
Взяв в правую руку черпак, я наполнил таз горячей водой (о том, чтобы наклонить кастрюлю и перелить воду, не могло быть и речи), потом добавил кусок хозяйственного мыла Арлетт. Как выяснилось, последний кусок. Мужчина, не привыкший вести домашнее хозяйство, многое упускает из виду. Бросил туда и тряпку. Потом пошел в спальню, вновь опустился на колени. Принялся оттирать кровь и кишки крысы. Все время вспоминал (естественно) о том, как отчищал кровь в этой чертовой спальне в прошлый раз. Тогда по крайней мере этот ужас со мной делил Генри. Теперь, работая в одиночку и мучаясь от боли, я страдал куда сильнее. Моя тень металась и прыгала по стене, вызывая мысли о Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго.
Почти закончив работу, я остановился и склонил голову. Дыхание перехватило, глаза широко раскрылись, сердце, казалось, стучало в укушенной левой руке. Я услышал скребущий звук, который словно шел отовсюду. Со всех сторон ко мне сбегались крысы, коготки которых скребли по дереву. На мгновение у меня не возникло никаких сомнений в том, что так и есть. Ко мне устремились крысы из колодца. Ее верные посланцы. Каким-то образом они нашли путь на поверхность. Та, что сидела на коробке с красной шляпой, оказалась лишь первой и самой храброй. Они проникли в дом, они сидели в стенах и в самом скором времени намеревались покинуть свое убежище и наброситься на меня. Так Арлетт отомстила бы мне. Я услышу ее смех, когда они будут рвать меня на куски.
Ветер, прибавив силы, тряхнул дом и завыл под карнизами. Скребущий звук усилился, потом чуть ослабел вместе с ветром. Безмерное облегчение охватило меня, я даже забыл про боль (пусть всего на несколько секунд). Это не крысы, а ледяной дождь. С наступлением темноты температура заметно упала, и капли замерзали на лету. Я вновь принялся оттирать пол.
Когда закончил, вылил кровавую воду через ограждение крыльца, пошел в сарай, чтобы наложить на руку свежую мазь. Теперь, когда рана полностью очистилась, я видел, что перепонка между большим и указательным пальцами разорвана в трех местах, которые выглядели, будто сержантские нашивки. Большой палец висел как неприкаянный: вероятно, крысиные зубы перегрызли какой-то важный кабель, соединяющий его с рукой. Я замазал рану и поплелся в дом, думая: Болит, конечно, но теперь она хотя бы чистая. Ахелоя поправилась, значит, я тоже поправлюсь. Все хорошо. Я попытался представить, как защитные силы моего организма мобилизуются и прибывают к месту укуса, этакие крохотные пожарные в красных шлемах и длинных брезентовых плащах.
На нижней полке «гиблого места» я нашел пузырек с таблетками, завернутый в кусок шелка, оторванный от женской комбинации. Пузырек попал в наш дом из «Аптечного магазина Хемингфорд-Хоума». На этикетке я прочитал надпись печатными буквами, сделанную перьевой ручкой:
«АРЛЕТТ ДЖЕЙМС. Таблетки по 1 или 2 перед сном при месячных».
Я сунул в рот три, запив большим глотком виски. Не знаю, что было в этих таблетках — может, и морфий, — но они помогли. Боль не исчезла, но теперь составляла неотъемлемую часть Уилфреда Джеймса, обретающегося на каком-то другом уровне реальности. В голове гудело, потолок начал медленно вращаться надо мной, образ миниатюрных пожарных, спешащих потушить пожар инфекции, прежде чем она укоренится, стал более отчетливым. Ветер вновь набрал силу, постоянная барабанная дробь ледяных капель еще больше напоминала звук скребущих коготков крыс, но теперь-то я знал, что это за звук. Думаю, я даже воскликнул: «Я все знаю, Арлетт. Тебе меня не одурачить!»
Сознание уходило, связь с реальностью истончалась, и я понимал, что, возможно, ухожу навсегда: сочетание шока, спиртного и морфия могло оборвать мою жизнь. И меня найдут в холодном фермерском доме, с сине-серой кожей, прокушенной рукой, покоящейся на животе. Картина эта меня не испугала, наоборот — принесла умиротворенность.
Пока я спал, ледяной дождь перешел в снег.
Когда я проснулся на следующее утро, дом выстудило, как могилу, а левая кисть раздулась, увеличившись в размере в два раза. Кожа вокруг укуса стала пепельно-серой, три пальца — тускло-розовыми, а к концу дня — красными. Прикосновение к кисти в любом месте, кроме мизинца, вызывало дикую боль. Тем не менее я как мог туго замотал кисть, и пульсирующая боль чуть утихла. Я разжег кухонную печь. Для однорукого работа оказалась не из легких, но я справился. Потом подсел поближе, пытаясь согреться. Все тело пронзал холод, но только не укушенную кисть. Она горела. И еще пульсировала, как перчатка с залезшей в нее крысой.
