Дилгус был достаточно опытен и искушен в чернокнижии, чтобы не только почувствовать отвращение, но и понять: этот предмет имел магическое происхождение.
Он ощутил новый приступ липкого страха. В комнате не было ничего, более похожего на то, что он искал. Шут даже не стал заглядывать в другой сундук. Он наклонился и поставил подсвечник на дно сундука, едва не загасив пламя. Потом протянул руки и коснулся сосуда. Тот оказался теплым, как человеческое тело, и сделанным из неизвестного материала. Что-то среднее между металлом и камнем…
В это мгновение волосы пришли в движение. Парализованный ужасом, Дилгус даже не успел убрать руки. Только теперь он понял, что волосы не были отрезаны и росли на человеческой голове…
Голова медленно поворачивалась лицом вверх. Лицо появилось из глубин сосуда, омытое какой-то зеленоватой слизью. На Дилгуса смотрели немигающие глаза. Слизь стекала, оставляя на коже блестящую пленку…
Несмотря на беспредельный, слепящий ужас, шут познал жуткую истину: перед ним была голова Регины Левиур.
Ее белые бескровные губы раздвинулись, и черный язык облизал с них остатки слизи.
– Здравствуй, Дилгус, – прошептал неузнаваемый бесполый голос.
За мгновение до этого шут почувствовал, что пол уходит у него из-под ног.
Глава девятнадцатая
Горбун исчезает
Он открыл глаза и увидел густую черную паутину. Она пахла резко и неприятно; этот запах был совершенно чужим. Спустя мгновение Дилгус понял, что висит, перегнувшись через край сундука и уткнувшись лицом в волосы Регины. Он лишился чувств не в самую подходящую минуту. Тающий воск со свечи капал ему на ладонь.
Он сел, в изнеможении привалившись спиной к стенке сундука.
Слава Богу, что мертвая голова пока молчала!.. Потом ужас снова пробился сквозь хаотический поток первых впечатлений. «Мог бы уже привыкнуть ко всему, старый дурак», – выругал он себя, но при виде того, что оборотни сделали с дочерью Левиура, боль и отчаяние нахлынули снова…
Шут любил Регину почти так же, как любил бы собственного ребенка, которого не мог иметь. Он играл с ней, когда она была маленькой, и с тихой печалью наблюдал за переменами, происходившими по мере ее взросления. Последняя перемена была необратимой и страшной…
Но его ужас нельзя было объяснить одним только созерцанием отрубленной головы. Он видел их достаточно за свою долгую жизнь. Говорящая голова мертвой девушки была не просто магической игрушкой. Она излучала нечто, находившееся за пределами понимания такого слабого колдуна, каким был Дилгус. Тайна создания и существования головы способна была целиком поглотить его душу и уже начала влиять на него. Он почувствовал, что вряд ли захочет расстаться с этим жутким талисманом, не говоря уже о том, чтобы отдать его людям из Ордена.
Шут встал и снова заглянул в сундук. Голова плавала в сосуде затылком вниз, и лицо было обращено прямо к нему. Теперь оно улыбалось. Дилгуса опять затрясло, и он вцепился пальцами в крышку сундука. Сильные спазмы пронзили желудок, и его чуть не вывернуло наизнанку.
– Спокойнее, дурак, – произнес тот же голос, лишенный привычных интонаций. Зеленая слизь с журчанием перетекала в горле и пенилась на губах. Дилгуса терзал мучительный вопрос: можно ли считать Региной то, что он видел перед собой, а если нет, то как ему относиться к этому дьявольскому созданию?..
– Зачем ты пришел? – спросила голова. – Левиур знает, что делать.
– Меня послал не Левиур. – Шут впервые открыл рот в этой комнате. Собственный голос показался ему жалким и дрожащим.
– Тогда как ты попал сюда? Почему тебя пропустили мои волки?
Дилгус вдруг набрался смелости и задал мучивший его вопрос:
– Ты – Регина?..
Голова издала долгий нечеловеческий крик, почти рев, так и оставшийся непонятым шутом. Этот звук мог быть знаком бесконечного отчаяния, а мог быть и смехом существа, у которого не осталось легких. Зеленая слизь изверглась изо рта и потекла по подбородку.
– Закрой сундук, – приказала голова. – Мне нравится темнота.
Веки Регины с длинными ресницами опустились, прикрывая глаза.
– Отвечай мне – или я уничтожу тебя! – взвизгнул шут.
В этот момент он действительно думал, что сможет разбить сосуд. Но голова знала его лучше, чем он сам знал себя…
Лицо снова погрузилось в сосуд, и на поверхности остались только длинные спутанные волосы.
И тут Дилгус услышал размеренные удары в дверь. Теперь били чем-то твердым и тяжелым. Шут понял, что засов не продержится и пяти минут. Он подскочил к двери маленькой комнаты и запер ее изнутри. Это было глупо, но давало еще некоторое время на размышление. Нужно было срочно придумать какое-нибудь оправдание. Впрочем, если победили оборотни, его объяснения вряд ли станут слушать… Он схватил сосуд, который оставался отвратительно теплым, как тело только что скончавшегося человека, и прижал его к груди. Оракул оказался гораздо тяжелее, чем он думал. Дилгус начал лихорадочно соображать. Подсказки или разгадки, которой он ожидал от самого артефакта, не последовало, и теперь горбун оказался не только в глупейшем, но и в смертельно опасном положении. Он мог бы превратиться, однако что это меняло?..
С грохотом рухнула внешняя дверь, и несколько пар ног затопали по каменным плитам. Неизвестные обыскивали помещения, бряцая оружием и сбрасывая на пол все, что попадалось под руки. Кто-то рылся в куче тряпья и доспехов. Мелькающий свет пробивался сквозь узкую щель под дверью. Потом его закрыла чья-то тень. Человек остановился за дверью.
– Здесь, – произнес голос, который шут узнал бы при любых обстоятельствах. Это был голос герцога, и Дилгус покрылся холодным потом. Этого он ожидал меньше всего. То, Левиур вернулся в замок ночью, означало, что за ним стоят силы, просчитавшие игру на несколько ходов вперед.
– Эй, мерзавец, ты меня слышишь? – вдруг тихо сказал герцог из-за двери. – Кем бы ты ни был, открой, или я вырву твое сердце! Твои друзья мертвы. Открой, собака, и не вздумай разбить сосуд!..
Горбун молчал. В его голове не было мыслей – только пустота безжалостно затянувшегося мгновения перед казнью.
– Ломайте! – приказал Левиур. Боевые топоры обрушились на дверь.
Шут моргнул, и комната успела измениться за то время, пока его глаза были закрыты. Он стал свидетелем неожиданного и прекрасного зрелища.
Лучи нездешнего света ударили из углов комнаты и пересеклись точно в ее середине. Их пересечение образовало светящийся столб, в котором маленький смерч раскручивал пыль.
Свет был немигающим и теплым; лучи уходили в бесконечность, и в тех местах, где они падали на стены, камни утрачивали материальность. Пространство комнаты оказалось заключенным в мерцающий восьмиугольник с непоколебимыми гранями и зыбкими углами.
