гнева и веселья.
– Последнее время вы какие-то нерадостные, – замечает он, через всю залу направляясь к дверям на балкон. Затем распахивает створки и выходит во тьму.
Все это время Оливия стояла едва жива.
Теперь она хотя бы может расслабиться. Крошечный выдох, почти беззвучный, легчайший шорох воздуха. Но танцоры исчезли, а с ними и весь шум, потому в тишине даже дыхание кажется слишком громким.
В сторону открытой двери поворачивается голова. Это солдат. Коротышка, что сидит на корточках у края постамента. Взор темных глаз устремляется к дверям бальной залы, как раз когда Оливия пытается отступить в безопасное место. Она вжимается в стену за створкой и зажмуривается, надеясь, что успела, что тень, посмотрев в ее сторону, ничего не увидела. Что пока волчица изучала распахнутые двери, Оливия уже спряталась. Сжимая в руках дневник матери, она пытается слиться со стеной.
Молиться Оливия никогда не любила.
В Мерилансе ей велели опускаться на колени, переплетя пальцы, и беседовать с Господом, которого увидеть, услышать или коснуться невозможно. Она не хотела, чтоб ее отлупили по костяшкам, потому слушалась и притворялась.
Оливия никогда не верила в высшие силы, ведь если они существуют – значит, виновны в том, что отняли у нее отца и мать, забрали голос и бросили в Мерилансе с одной лишь зеленой книжицей. Но есть и низшие силы, неизвестные, и, затаившись во мраке, за дверью, Оливия взывает к ним.
Она молится о помощи – но тут до нее доносится громкий, словно колокольный звон, стук каблуков по полу бальной залы, лязг железной перчатки, скрежет выскользнувшего из ножен кинжала.
Залитый серебристым светом пол пересекает тень.
И Оливия пускается бежать.
Бежит она не в ту сторону. Это не ее вина – да, следовало мчаться к парадной двери, но тогда она выскочила бы прямо перед солдатом, поэтому Оливия несется дальше по коридору, прочь от выхода, в самое сердце дома.
Шаги слишком громкие, дыхание чересчур шумное, слишком много звуков, а по пятам идет волчица.
Добравшись до конца коридора, Оливия врывается в кабинет, захлопывает дверь с оглушительным грохотом.
Подпирает створку креслом, умудрившись заклинить ручку, а потом принимается кружить по помещению в поисках укрытия, зная, что его нет, зная, что попала в ловушку. Она заскочила в комнату без окон, откуда не выбраться. Здесь нет ничего, кроме сломанных полок и старого стола.
У стены валяется скульптура, будто кто-то ее туда швырнул. Кольца помяты, дома стиснуты деформированным металлом. Оливия направляется к ней, надеясь раздобыть кусок железа для защиты. Сунув дневник под мышку, опускается на колени и пытается доломать сооружение. Раненая рука ноет, пока Оливия старается вытащить хоть что-то из этой кучи, чтобы вооружиться.
Вот только, похоже, никто уже ее не преследует.
В ушах гудит кровь, и Оливия прислушивается. Поднимается с пола, крадется к двери, прижимается ухом и… ничего. Она с облегчением думает, что тень ушла, что ее там никогда и не было, что волчица не заметила незваную гостью, не последовала за ней и… Вдруг дверь с дребезжанием сотрясается от удара сапога.
Оливия, попятившись, поворачивается и запинается о край вытертого ковра. Она падает, выбивая воздух из легких и больно ударяясь коленями об пол. Выставив вперед руки, чтоб предотвратить падение, роняет дневник, и тот улетает под стол. Оливия подползает к нему, тянется к книжице, уже задевая кончиками пальцев обложку, и тут за спиной раздается треск дерева.
Со скрипом отворяется дверь.
Не дверь кабинета, а другая, потайная створка в стене, где заканчиваются книжные полки и висят изодранные лохмотья обоев. Оливия не замечает открывшуюся створку, не замечает гуля, который выбрался из потайной комнаты, пока тот не хватает незваную гостью истлевшими руками. Он тащит ее от дневника, от стола, из кабинета, от разлетевшейся в щепки входной двери. Извиваясь и брыкаясь, Оливия пытается освободиться. Тщетно.
Гуль держит ее крепко и волочет назад, во тьму.
Сначала гули пугали Оливию Прио́р. Ей было всего пять лет, когда она стала их замечать. Еще вчера тени были пусты, а назавтра нет. Призраки появились не целиком. Словно ты зашел с яркого солнца в затемненную комнату – глазам нужно привыкнуть. Однажды Оливия уронила под кровать кусочек мела, опустилась на колени достать его и увидела там открытый рот. Затем на лестнице мимо нее проплыла наполовину оформившаяся рука. Спустя несколько дней во тьме за дверью Оливия заметила парящий в воздухе глаз. Со временем они начали обретать форму, складываясь из клочков кожи и костей в неприглядные фигуры, которые Оливия привыкла именовать гулями.
Они снились ей в кошмарах, и малышка не спала неделями, сидя на койке, прислонившись спиной к стене и таращась во тьму. Прочь, думала она, и они слушались, но всегда возвращались. Оливия не знала, почему гули ее преследовали, не знала, почему больше никто их не видит. Боялась, что они настоящие и что ненастоящие. Боялась, как поступят матушки, когда узнают, что она то ли видит призраков, то ли лишилась рассудка. Но больше всего Оливия боялась самих духов.
Боялась, что они дотянутся из темноты и схватят ее, истлевшие пальцы коснутся кожи. А потом однажды досадливо вскинула руку, думая, что столкнется с мертвой плотью или заденет жуткую паутину, дымку чего-то эфемерного. Но ничего не ощутила.
Какие бы они ни были ужасные, их не существовало.
Конечно, она замечала их краем глаза, словно неприятные пятна, будто посмотришь на солнце, а потом едва ли не час требуется проморгаться. Она привыкла не обращать на них внимания, ведь они не могли ее коснуться.
Духи никогда не трогали Оливию.
И все же сейчас, прижимаясь спиной к осыпающейся стене в потайном проходе особняка, который вовсе не Галлант, она чувствует на своих губах руку гуля. И это не призрачная рука, не паутина и не туман; Оливия чует запах давно сгнивших фруктов, ощущает высохшие палочки – то костяная ладонь крепко зажимает ей рот.
Если б Оливия могла кричать – она бы закричала.
Но она не может, поэтому сопротивляется, старается оттолкнуть тварь, пальцы проходят сквозь истрепанную одежду и пустоту грудной клетки. Но гуль лишь скручивает Оливию и наклоняется ближе, полуистлевшее лицо совсем рядом с ее собственным, и в серебристой тьме видно: в затуманенных глазах нет злобы, лишь безмолвная просьба успокоиться.
Сердце лихорадочно бьется, Оливия прислушивается к тому, что происходит в комнате за стеной.
