Вдоль остальных трех стен, плечо к плечу стрелы на тетивах, глаза не отрываются от короля Эмактилы, идет не прерываясь серебряно–алый фриз из лучников. Они стоят молча; напряженные, как заведенные автоматы, готовые действовать, как только нажмут невидимую пружину.
В помещении нет окон. Светло–голубые занавеси покрывают все стены. Сотни ламп освещают комнату ровным желтым пламенем.
На расстоянии двух ростов человека слева от короля неподвижно, как и лучники, стоит затянутая вуалью фигура. Сквозь вуаль чуть видны изгибы прекрасного тела.
На том же расстоянии справа от короля другая скрытая фигура. Вуаль не в силах скрыть исходящий от нее ужас.
Одна фигура заставляет сердце биться ускоренно.
Другая – останавливает его биение.
На полу, у ног короля, сидит гигант китаец с изогнутым алым мечом.
У дивана с обеих сторон стоят девушки, прекрасные, юные, обнаженные по пояс. Шесть с одной стороны, шесть – с другой. В руках у них кувшины, полные вином. У их ног вазы с вином, красным, пурпурным и желтым, эти вазы стоят в еще больших вазах со снегом.
Справа от Повелителя двух смертей склонилась девушка с золотой чашкой в вытянутой руке. Слева – другая с золотым флаконом. Король берет то чашку, то флакон и пьет, потом возвращает. Девушки тут же наполняют их.
Через много переходов вели капитан и черный жрец Кентона к этому месту. Теперь король выпил вина, поставил чашку и хлопнул в ладоши.
– Король Эмактилы судит! – звучно произнес китаец.
– Он судит! – прошептали лучники, стоящие у стен.
Кентон, черный жрец и капитан вышли вперед и остановились перед упершимися им в грудь стрелами. Король наклонился, веселыми мигающими глазами разглядывая Кентона.
– Что это за шутка, Кланет – воскликнул он высоким дрожащим голосом. – Или дома Бела и Нергала объявили войну друг другу?
– Войны нет, повелитель, – ответил Кланет – Это раб, за которого я объявил награду и кого я хочу получить, так как я захватил…
– Так как я захватил, повелитель, – прервал капитан, опустившись на колено. – И я тем самым заслужил награду Кланета, о справедливый!
– Ты лжешь, Кланет, – захихикал король. – Если ты не воюешь, почему же ты связал…
– Посмотри внимательней, повелитель, – прервал его Кланет. – Я не лгу.
Водянистые глаза уставились на Кентона.
– Да! – рассмеялся король. – Ты прав. Он тот, кем мог бы быть тот, другой, если бы он хоть наполовину был мужчиной. Ну, ну… – Он поднял флакон и, прежде чем выпить, заглянул в него. – Не полон! – хихикнул он. – Только наполовину.
Он перевел взгляд с флакона на девушку, которая стояла ближе всех к той, что склонилась слева от него. Его круглое радостное лицо устремилось к ней.
– Насекомое! – засмеялся король. – Ты забыла наполнить мой флакон!
Он поднял палец.
Слева донесся звон тетивы, пролетела стрела. Она ударила дрожащую девушку в правое плечо. Девушка покачнулась, закрыв глаза.
– Плохо! – весело крикнул король и снова поднял палец.
Справа прозвучала тетива, просвистела стрела. Она попала в сердце первому лучнику. Прежде чем его тело коснулось пола, тот же самый лук выстрелил вторично. Вторая стрела попала в сердце раненой девушке.
– Хорошо! – засмеялся король.
– Наш повелитель даровал смерть! – запел китаец. – Слава ему!
– Слава ему! – подхватили лучники и девушки с чашами.
Но Кентон, охваченный приступом гнева при виде этого бессердечного убийства, прыгнул вперед. Немедленно тридцать шесть лучников натянули стрелы, оперения стрел коснулись их ушей. Черный жрец и капитан схватили Кентона и оттянули назад.
Китаец вытащил маленький молот и ударил по лезвию своего меча. Тот зазвенел, как колокол. На помосте появились два раба и унесли мертвую девушку. Другая заняла ее место. Рабы унесли мертвого лучника. Другой выскользнул из–за занавеси и занял его место.
– Отпустите его, – радостно крикнул король и выпил полный флакон.
– Повелитель, он мой раб, – черный жрец не мог скрыть высокомерное нетерпение в своем голосе. – Его привели сюда, исполняя твой приказ. Ты видел его. Теперь я требую, чтобы его отвели ко мне на казнь.
– О–хо–хо! – король поставил чашку и рассмеялся. – О–хо–хо! Значит, ты требуешь его? И хочешь увести? О–хо–хо!
– Ноготь гниющей мухи! – взревел он. – Король я в Эмактиле или нет? Отвечай!
Отовсюду послышался звук натягиваемых луков. Каждая стрела из всего живого фриза была нацелена в грузное тело черного жреца. Капитан присел рядом с Кентоном.
– Боги! – прошептал он. – Ад побери тебя и награду! И зачем я увидел тебя?
Черный жрец заговорил голосом, в котором смешались гнев и страх:
– Ты король Эмактилы!
И поклонился. Король взмахнул рукой. Луки опустились.
– Встаньте! – воскликнул король. Все трое встали. Король Эмактилы указал пальцем на Кентона.
– Почему ты так рассердился? – захихикал он. – Я дал благодеяние смерти двоим. Человек, много раз будешь ты умолять смерть прийти, молить о моих быстрых лучниках, прежде чем Кланет покончит с тобой.
– Это убийство – сказал Кентон, спокойно глядя в водянистые глаза.
– Моя чаша должна быть полна, – мягко ответил король. – Девушка знала о наказании. Она нарушила мой закон. Она убита. Я справедлив.
– Наш повелитель справедлив! – пропел китаец.
– Он справедлив! – повторили лучники и девушки.
– Лучник заставил ее страдать, а я хотел для нее безболезненной смерти. Поэтому он убит, – сказал король. – Я милостив.
– Наш повелитель милостив! – запел китаец.
– Он милостив! – подхватили лучники и девушки.
– Смерть! – морщинистое лицо короля лучилось в улыбке. – Человек, смерть – это лучший дар. Это единственное, в чем боги не могут нас обмануть. Она одна сильнее непостоянства богов. Она одна принадлежит только человеку. Превыше богов, независимо от богов, сильнее богов – так как даже боги должны будут умереть в свое время!
– Ах! – вздохнул король, и на мгновение вся его веселость исчезла. – Ах! В Халдее был поэт, когда я жил там – он знал смерть и знал, как писать о ней. Малдонах его звали. Здесь никто его не знает…
И затем негромко:
– Лучше умереть, чем жить, сказал он,
А еще лучше никогда не быть!
Кентон слушал, интерес к этой странной личности погасил гнев. Он тоже знал Малдонаха из древнего Ура; он читал эту самую поэму, которую цитировал король, в глиняных таблицах, раскопанных Хайлпрехтом в песках Ниневии – в той старой, полузабытой жизни. И невольно он произнес начало последнего мрачного отрывка:
