Сен-Жермен, протянул руку, чтобы прикрутить фитили ламп, и, когда свет их померк, сказал напряженно и глухо:
– Не в моих силах уничтожить последствия того, что эти животные вытворяли с тобой, но я попробую дать тебе то, что им недоступно. Иди же ко мне.
Три разделяющих их шага дались ей с огромным трудом. Он ждал не двигаясь – высокий, сильный, надежный. Она ощутила внезапную слабость и, пошатнувшись, припала к нему.
Сен-Жермен стоял, задыхаясь от неожиданной нежности. Ему вдруг показалось, что произошло невозможное, что его тело наконец обрело совершенство, соединившись с недостающей и самой важной своей частью, и что возникшее единение – главное, из-за чего стоит жить.
Он поцеловал ее, она задрожала, он поднял ей голову и заглянул в лицо.
– Ты рядом, Оливия,- шепнул он еле слышно.- л не могу в это поверить, но ты рядом со мной.
У нее не нашлось слов для ответа; впрочем, в нем никто не нуждался. Он подхватил ее на руки и, отшвырнув в сторону смятые покрывала, опустил на чистую простыню. Она закрыла глаза, отдаваясь его ласкам и ощущая себя маленькой девочкой, выбежавшей под освежающий дождь.
Он не знал, что чувствовала она, он прислушивался к себе. Вернее, к новому упоительному ощущению, растущему из глубин его сущности и по накалу сходному с религиозным восторгом. Правда, вспышки религиозности, со времен сравнительной молодости практически Сен-Жермена не посещавшие, никогда не имели четкого адреса, это же ощущение было направленным. Оно пробуждалось Оливией, оно устремлялось к Оливии и ожидало отклика лишь от нее. Каждое прикосновение к ее телу немедленно отзывалось в нем волной сладкого трепета, а сама она давно уже нежилась на гребне созвучной волны. Эта волна росла и росла, чтобы, внезапно обрушившись, поглотить мироздание, и, когда это случилось, Оливия разрыдалась от счастья и тут же уснула – прежде чем кто-то большой и настойчивый успел осушить поцелуями ее слезы.
Утолив первую жажду, он лежал, удивленный, счастливый, рассматривая сквозь мрак плафон потолка, Оливия спала, положив ему руку на грудь и уткнувшись лицом в изгиб его шеи. Возможно, Аумтехотеп все-таки прав? Неужели в привязанности имеется что-то? Сен-Жермен крепче прижал к себе спящую и вновь задохнулся от острого, непривычного чувства единения с другим существом. Что в этой женщине так привлекает его? Почему ей с ее неуверенной улыбкой без всяких усилий удалось сокрушить его оборону? Сложись жизнь Оливии по-другому, выйди она замуж за достойного человека, где бы он был? Она бы и не взглянула в его сторону, она бы сочла все его притязания мерзкими… Оливия повернулась во сне, и он подвинулся, чтобы дать ей устроиться поудобнее. Он слушал ее дыхание, любуясь божественным блеском ее медно-золотистых волос.
Оливия потянулась и сонно зевнула.
– О-ох, ты не спишь?
«Он здесь,- подумалось ей сквозь дрему.- Хочу, чтобы так было всегда!»
– Спи, Оливия,- пробормотал он, целуя ее в затылок.- Спи.
Предложение было заманчивым, но в его голосе ей почудились печальные нотки, и она приподнялась на локте.
– Что-то не так?
– Нет, все в порядке.- Его руки шевельнулись в успокоительном жесте.- Молчи.
Она помолчала, потом сказала:
– Я вижу, что тебя что-то мучит. Я взрослая девочка и ничего не имею против того, что ты со мной делаешь. Успокойся и спи.- Она запустила руку ему в волосы, перебирая пальцами жесткие короткие завитки.
– Не все так просто, Оливия.- Он откинулся на подушки и уставился в потолок, не зная, с чего начать.- Большинство из тех, с кем я сближаюсь, взирают на меня либо с благоговением, либо со страхом. Эти чувства понятны и обоснованны. Некоторые, очень, впрочем, немногие, не испытывают ни того ни другого, а просто уступают мне из каких-то соображений.- Например, Тиштри, добавил мысленно Сен-Жермен. В глазах его промелькнула горечь. Тиштри довольно неплохо относилась к нему, но никогда не отрицала, что, будь у нее выбор, она бы предпочла более ординарные удовольствия,- Я привык к отношениям, замешанным на обожании, ужасе, или уступчивости. До сих пор это устраивало меня. А теперь не знаю. Не знаю.- Он закрыл глаза, но это не помогло. В голове его теснилась какая-то мешанина из фрагментов воспоминаний, в которой ничего нельзя было разобрать. Издав горлом странный звук, выражавший скорее печаль, чем досаду, он обнял Оливию и крепко сдавил ее плечи.
Оливия почти механически прижалась к нему. Ее не особенно тронула эта тирада. У нее хватало своих кошмаров, чтобы еще разбираться в том, чем мучится Сен-Жермен. Сейчас все хорошо – и ладно, а завтра… До завтра еще нужно дожить.
Он взял в ладони ее лицо.
– И все-таки по какой бы причине ты ни принимала меня, я тебе более чем благодарен. Обещаю, что не покину тебя и не предам нашу связь.
– И она есть – эта связь? – задумчиво спросила Оливия.- Ты ведь не берешь меня как мужчина.
Сен-Жермен усмехнулся.
– С существами моей породы ничего большее не возможно.
– Но должно быть возможно,- возразила она.- Иначе как же бы вам удавалось продолжить свой род?
Вопрос был щекотливым, ему не хотелось на него отвечать, однако рано или поздно все равно бы пришлось объясниться. Сен-Жермен вздохнул и сказал:
– Мы продолжаем свой род… посредством иного. Те, с кем мы сближаемся, если встречи становятся регулярными, в конце концов делаются такими, как мы.- Он говорил ровно, без выражения, стараясь не смотреть на нее.
– А я? Я тоже стану такой, как ты?
– Это возможно. Если мы будем встречаться и дальше.- Ему с трудом дались эти слова Оливия встрепенулась.- Наверное, мне надо было предупредить тебя, но… все случилось так скоро,- заволновался он.- Впрочем, сейчас с тобой все в порядке. Две встречи мало что значат. Ты можешь прогнать меня и успокоиться. Перерождение тебе не грозит.
Прогнать его? Одна эта мысль перевернула ей сердце, и она выдохнула беззвучно:
– Нет. Ни за что. Никогда.
Сен-Жермен неправильно понял ее, взгляд его омрачился.
– Не тревожься, прошу тебя, все пустяки. Опасности нет. Она станет реальной только через пять-шесть свиданий. Послушай, Оливия, не знаю, что творится со мной, но тебе вовсе не обязательно меня прогонять, я могу быть с тобой просто так, без всего остального. Я буду тебе другом, я буду тебя утешать, я придумаю что-нибудь, чтобы жизнь твоя стала полегче…
Его вдруг прорвало. Он говорил, говорил, говорил – безостановочно, страстно, бессвязно, мучаясь от того, что может ее потерять, и несказанно себе удивляясь. Разве у него прежде не было женщин? И даже более красивых, чем эта? Одни обожали его, другие боялись, третьи терпели, но навещал он их, только проголодавшись. И уходил, насытившись, нимало не сожалея. С этой, казалось, он был бы сыт одним тихим светом ее беспомощных глаз…
