Было пять часов, когда молчаливый кучер натянул вожжи перед полуразвалившимися воротами и показал кнутом на едва видный в наступающей темноте дом, окруженный парком. Шортхаус велел ему подъехать к парадному входу, но кучер отказался.
— Я не собираюсь рисковать, — сказал он, — у меня семья.
Эта загадочная реплика не особенно воодушевляла, но Шортхаус не стал выяснять, что она значит. Он заплатил кучеру, распахнул покосившуюся калитку, державшуюся на одной петле, и пошел по ведущей к дому аллее, которую тесно обступали деревья. Вскоре дом стал виден полностью. Это высокое квадратное здание было когда-то, по-видимому, белым, но сейчас его стены покрывали грязные пятна и широкие желтые полосы в местах, где отвалилась штукатурка. Во мраке непреклонно чернели окна. Заросший сорняками и высокой травой сад был покрыт безобразными пятнами мокрого снега. Надо всем царила тишина. Не было видно ни единого признака жизни, не лаяли даже собаки. Только вдалеке едва слышался перестук колес удаляющегося поезда.
Стоя между гниющими деревянными столбами крыльца и слушая, как дождь капает с крыши в лужи слякотного снега, Шортхаус почувствовал себя как никогда одиноким и покинутым всеми.
Угрожающий вид дома сразу вызвал у него подавленное настроение. Этот дом вполне мог служить приютом чудовищ или духов из детской сказки, которые приходят сюда только с наступлением темноты. Он пошарил рукой в поисках звонка или молотка, но не найдя ни того, ни другого, поднял палку и громко пробарабанил ею по двери. Стук отозвался эхом внутри дома, а ветер застонал, будто испуганный его смелостью. Не было слышно приближающихся шагов, и никто не подошел открыть дверь. Вновь он выбил на двери барабанную дробь, еще более громкую и долгую, чем первая и, повернувшись спиной к дому, глядя на быстро сгущающиеся в неухоженном саду тени, стал ждать.
Вдруг он оглянулся и увидел, что дверь приоткрыта. Из тихо образовавшейся щели на него пристально глядела пара глаз. В неосвещенной передней смутно белело человеческое лицо.
— Здесь живет мистер Гарви? — спросил решительно секретарь.
— Кто вы такой? — услышал он мужской голос.
— Я личный секретарь мистера Сайдботэма я желаю видеть мастера Гарви по важному делу.
— Он вас ждет?
— Я полагаю, да, — нетерпеливо сказал Шортхаус, просовывая в щель взятку. — Отнесите ему, пожалуйста, сразу мою карточку я скажите, что я приехал от мистера Сайдботэма по делу, о котором он ему писал.
Человек взял карточку, и его лицо исчезло в темноте. Шортхаус остался на холодном крыльце, испытывая смешанное чувство нетерпения я досады. Он только сейчас заметил, что дверь была на цепочке я открывалась не больше, чем на несколько дюймов. То, как его здесь встретили, вызвало у него беспокойные размышления — размышления, которые были прерваны через несколько минут звуком приближающихся шагов и мерцанием свечи в передней.
В следующий момент цепочка со звоном упала, и, крепко сжимая портфель, он вошел в дурно пахнущую переднюю, в темноте которой был различим только лишь потолок. В колеблющемся свете тонкой свечи он стал рассматривать открывшего ему человека.
Это был низкорослый мужчина средних лет, с бегающими блестящими глазами, курчавой черной бородой и носом, сразу же выдававшем в нем еврея. На его покатых плечах висела какая-то доходящая до пят черная мантия, похожая на сутану. священника. Все это придавало ему мрачный вид, зловещий и траурный, впрочем, находящийся в полной гармонии с окружающей обстановкой. В передней не было никакой мебели, лишь вдоль грязных стен беспорядочными рядами стоили пустые старые рамы для картин и статуэтки, которые казались фантастичными от причудливых теней, пляшущих на полу при дрожащем свете свечи.
— Идите по этому коридору и скоро выйдете к мистеру Гарви, — хрипло сказал человек, пересекая комнату и прикрывая свечку костлявой рукой. Он ни разу не поднял глаз выше жилета посетителя. Шортхаусу он показался скорее привидением, чем существом из плоти и крови. В передней стоял решительно нездоровый запах.
Но еще более удивительным было зрелище, представшее перед его глазами, когда еврей открыл дверь в конце коридора, и он вошел в ярко освещенную качающимися лампами комнату, обставленную со вкусом и комфортом, граничащим с роскошью. Стены были заставлены рядами книг в красивых переплетах. В центре комнаты вокруг широкого письменного стола стояли кресла. За каминной решеткой ярко горел огонь, а на каминной доске, по обе стороны от покрытых искусной резьбой часов, располагались фотографии мужчин и женщин в аккуратных рамках. Французские окна, открывающиеся, как двери, были наполовину закрыты шторами теплого красного цвета. На буфете у стены стояли графины и лежало несколько коробок сигар одна на другой. Приятно пахло табаком. Эта комната настолько резко контрастировала с холодной убогой передней, что Шортхаус почувствовал, как его настроение моментально улучшилось.
Он обернулся и увидел стоящего в дверях еврея, пристально смотрящего приблизительно на среднюю пуговицу его жилета. Весь его вид был на удивление омерзительным, что нельзя было отнести на счет какой-либо отдельной детали. В представлении секретаря он больше всего ассоциировался с черной уродливой хищной птицей.
— У меня мало времени, — сказал Шортхаус резко. — Я надеюсь, мистер Гарви не заставит меня ждать.
На отвратительном лице еврея вспыхнула странная улыбка и исчезла так же быстро, как и появилась. Он как-то неодобрительно кивнул, затем задул свечу и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.
Шортхаус остался один. Он почувствовал облегчение — в выражении лица слуги было что-то неприятное, какой-то налет подобострастной наглости. Он обратил внимание на обстановку комнаты. По-видимому, это была домашняя библиотека, поскольку стены были заставлены до потолка книгами и для картин места не оставалось. На него отовсюду смотрели лишь блестящие корешки книг в отличных переплетах. С потолка свисали четыре сияющие лампы, а среди беспорядочных кип бумаги на столе стояла настольная лампа с блестящим рефлектором. Лампа не была зажжена, но, положив на нее руку, Шортхаус обнаружил, что она теплая. Комнату, по-видимому, только что покинули. По каким-то неуловимым признакам, не зная, как это объяснить, он почувствовал, что за несколько секунд до него в комнате кто-то был. Казалось, сам воздух над письменным столом еще сохранял следы пребывания человека — пребывания столь недавнего, что Шортхаусу даже показалось, что рядом с ним кто-то стоят. Было трудно согласиться с мыслью, что он в комнате один и в ней никто не прячется. Что-то подсознательное предупреждало его, чтобы он вел себя так, как если бы за ним наблюдали. Он чувствовал смутный порыв засуетиться, начать оглядываться, смотреть по сторонам — и вообще действовать так, будто он объект пристального наблюдения.
