Он, стоя, жал на педали, чувствуя каждую сигарету, которую выкурил за последние двадцать лет, в повышенном кровяном давлении и в каждом ударе сердца. Черт с ним, со всем этим! — думал он, и нарастание безумной скорости заставило его улыбнуться. Карты, которые издавали отрывистые звуки, сейчас начали клацать быстрее и быстрее. Это были новые, прекрасные новые велосипедные карты, и они давали хороший звук. Билл почувствовал первое дуновение ветра на своей лысине, и улыбка стала шире. «Я создал этот ветерок, — подумал он. — Я сделал его, нажимая на эти проклятые педали».
Приближался указатель «СТОП» в конце аллеи, куда он подъезжал. Билл начал тормозить… а потом (улыбка становилась все шире и шире, показывая его зубы), потом он стал нажимать на педали опять.
Не обращая внимания на указатель, Билл Денбро повернул налево, на Аппер-Мейн-стрит над Бассей-парком. Снова вес Одры подвел его: они почти потеряли равновесие и начали накреняться. Велосипед закачался, завилял, но потом выровнялся. Ветерок становился сильнее, осушая пот на лбу, испаряя его, уши заложило низким пьянящим звуком, похожим на шум океана в ракушке и не похожим ни на что в мире. Билл думал, что этот звук знаком мальчику, несущемуся на скейтборде. Но этот звук ты можешь забыть, мальчик, — подумал он. — Предметы имеют обыкновение изменяться. Это грязная шутка, но будь готов к ней.
Он нажимал на педали еще сильнее, стараясь сохранить равновесие на скорости. Руины Поля Баньяна остались слева — поверженный колосс. Бил закричал:
— Хей-йо, Сильвер! А-о-а-о-а-о-а-о!
Руки Одры крепко держали его за талию; он чувствовал, как она прислоняется к его спине. Но невозможно было повернуться и посмотреть на нее сейчас… никакой возможности, никакой необходимости. Он еще сильнее жал на педали, громко смеясь, — длинный, тощий, лысый человек на велосипеде, вцепившийся в руль, чтобы уменьшить давление ветра. Люди оборачивались, чтобы посмотреть, как он несется по Бассей-парку.
Здесь Аппер-Мейн-стрит уходила к центру города под более острым углом, и голос внутри начал шептать, что если он сейчас не затормозит, то уже не сможет сделать этого, он просто влетит в остатки того, что было когда-то пересечением трех улиц, как летучая мышь в ад, и убьет и себя, и ее.
Но вместо того, чтобы нажать на тормоза, он снова стал вращать педали, заставляя велосипед двигаться еще быстрее. Сейчас он летел вниз по Мейн-стрит, и мог еще видеть оранжево-белые заградительные барьеры, дымовые сигналы с газом, отмечающие границу резкого поворота, и верхушки зданий, осевших вниз на улице, как плод сумасшедшего воображения.
— Хейо, Сильвер! А-о-а-о-а-о-а-о-а-о! — кричал Билл в исступлении и мчался вниз по горе к неизбежному, что бы там ни произошло, осознавая на этот раз, что Дерри — это его город, осознавая, что он живой под этим настоящим небом, и что все было — желание, желание, желание.
Он несся вниз с горы на Сильвере: он несся, чтобы победить дьявола.
6
…покидаем.
Итак, ты уезжаешь, и есть желание взглянуть еще разок назад, еще раз посмотреть на закат, увидеть это суровое небо Новой Англии — еще один последний раз — холмы, водонапорная башня, Поль с топором на плече. Но это, наверное, не такая уж хорошая затея — оглядываться назад, все книги об этом говорят. Посмотри, что произошло с женой Лота. Лучше не оглядываться. Лучше верить, что ты будешь счастливее там, впереди, где бы то ни было — и так может быть; кто осмелится сказать, что не может быть таких концов? Не все корабли, которые уплывают во тьму, пропадают, не увидев рассвета; если жизнь и учит чему-нибудь, то она учит, что существует очень много счастливых концов, но человек, который верит в то, что Господь не требует от него разума, сталкивается с серьезными проблемами.
Уезжаешь и уезжай скорее, пока солнце не начало садиться, думает он во сне. Вот, что ты делаешь. И все, что у тебя остается, это призраки — призраки тех детей, которые стояли в воде на закате солнца, стояли в кругу, стояли, соединив руки, лица их были юными, но упрямыми… достаточно упрямыми, чтобы стать теми людьми, которыми они станут, и достаточно упрямыми, чтобы понять, может быть, что те люди, которыми они станут, обязательно должны стать теми людьми, которыми они были прежде. Круг замыкается, колесо крутится, и это все, что осталось.
Не нужно оглядываться, чтобы увидеть тех детей; часть твоего разума будет видеть их всегда, жить вместе с ними, любить их, но они — вместилище всего, чем ты можешь стать.
Ребята, я люблю вас. Я люблю вас так сильно.
Быстрее уезжай, уезжай быстрее, пока не погас свет, уезжай из Дерри, уезжай от своей памяти… но не от желания. Это останется, средоточие всего, что мы есть, и того, во что мы верили детьми, всего, что сияло в наших глазах, даже когда мы заблудились и ветер дул в ночи.
Уезжай и старайся улыбаться. Послушай немного рок-н-ролл по радио и иди вперед по жизни со всей храбростью, на которую способен, и со всей верой, которую можешь наскрести. Будь честным, будь смелым, выдержи.
Все остальное — темнота.
7
— Эй!
— Эй! Мистер, вы…
— Смотри!
Слова проносились по ветру как ручейки, как бессмысленные звуки или как отвязанные воздушные шарики. Вот приближаются заградительные барьеры; он мог вдохнуть горячий запах газа из дымовых сигналов. Он видел сонную темноту там, где были когда-то улицы, слышал звук ревущей воды, несущейся вниз во тьму, и смеялся над этим звуком.
Он повернул Сильвера налево так сильно, что чуть не задел заградительные барьеры, зацепив ногой в джинсах за один из них. Колесо Сильвера прошло меньше, чем в трех дюймах от того места, где был обрыв, и он ехал сбоку от дорожки, где можно было еще маневрировать. Прямо впереди вода размыла тротуар и половину улицы перед ювелирным магазином. Барьеры прикрывали то, что оставалось от улицы; все это было сильно повреждено.
— Билл? — это был голос Одры, удивленный и немного глухой. Он звучал так, как если бы она только что проснулась от глубокого сна. — Билл, где мы? Что мы делаем?
— Хейо, Сильвер! — кричал Билл, наезжая на сигнал, стоявший прямо перед Сильвером у заградительного барьера, вдающегося под прямым углом в открытое окно ювелирного магазина.
— Хейо, Сильвер, давай!!!!
Сильвер ударился о барьер на скорости больше 40 миль в час, и барьер полетел: центральная доска — в одном направлении, опоры в форме буквы «А» — в двух других. Одра кричала и сжимала Билла так сильно, что ему трудно стало дышать. По всем улицам и сверху, и снизу Мейн-стрит, Канал-стрит и Канзас-стрит люди стояли в дверях и на обочинах дороги и наблюдали.
