– Англичанин!
Я счел должным еще раз извиниться и уйти с балкона, но едва лишь моя нога ступила на ступеньку, ведущую вниз, как незнакомка легонько хлопнула меня по плечу своим изящным веером.
– Сэр англичанин, – со смешным акцентом, коверкая слова, произнесла она. – Не так-то вежливо с вашей стороны бросить меня, унеся мое сердце.
Честно говоря, я не совсем понял, что подразумевала прелестная незнакомка, говоря об унесенном сердце, однако догадался, что сумел ее заинтересовать. Опершись о подставленную мной руку, она сошла с балкона и проследовала в большой зал первого этажа, где играл оркестр и стояли во множестве небольшие столики. Едва мы уселись за один из них, как к нам подскочил официант и с услужливым выражением на лице обратился к моей спутнице с некоей итальянской скороговоркой, более походившей на тарабарщину, нежели на человеческую речь. Помню, в тот момент я подумал: «Неужели на этом языке говорил великий Данте?» Несмотря на то, что официант тараторил без устали, я сумел разобрать, что обращался он к незнакомке исключительно «синьора графиня». Что ж, хотя бы моя спутница не была одной из падких до денег продажных женщин, коих в Италии оказалось даже больше, чем во Франции. Хотя, насколько я наслышан, в Италии титулы раздаются направо и налево, а потому доверять такому обращению было непростительно. Правда, при упоминании официантом слова «графиня» женщина шикнула на него, скосив глаза в мою сторону, что говорило в пользу ее высокородности.
Вскоре убежавший прочь официант вернулся и поставил на столик заказанный графиней лимонад в большом стеклянном кувшине и большую плетеную корзину с фруктами. Я, с позволения незнакомки, уселся подле нее, и мы принялись оживленно болтать, наслаждаясь прохладным лимонадом и спелыми сочными фруктами. Графиня оказалась прекрасной собеседницей, умевшей и желавшей поддерживать разговор в легком непринужденном тоне, ни к чему не обязывающем и приятном. Похоже, решил я, у меня назревал увлекательный роман.
И точно, синьора графиня, несмотря на все мои настойчивые уговоры, наотрез отказалась назвать свое имя.
– Если тебе так угодно называть меня как-то, то пускай мое имя будет Коломбина, – весело смеясь и показывая мне ровные белые зубки, заявила она. – Надеюсь, ты понимаешь, что я – замужняя дама, которая не хотела бы запятнать свою репутацию?
Я счел этот довод убедительным.
– Итак, графиня Коломбина, – обратился я к ней, – каковы же ваши планы на сегодняшний вечер?
– О! – воскликнула незнакомка, услышав, что я обращаюсь к ней с приставкой титула. Какая еще графиня? Нет-нет, ты что-то путаешь, дружок. Мои планы? Веселиться! Ведь сегодня ночь карнавала. Боже, Иисус Мария! – тут же всплеснула она руками. – У тебя же нет костюма.
И, оставив на столе недопитый лимонад и фрукты, графиня с присущей южанкам импульсивностью схватила меня под руку и чуть не силком поволокла в большое ателье напротив. Только после многочисленных примерок и уговоров я выбрал себе подходящий костюм. Если быть откровенным, каким я и хочу выглядеть в этих записках, я предпочел бы костюм Пьеро. Мне казалось, что мой характер и моя английская флегма лучше всего подходят для этого образа. Однако графиня настояла, чтобы я натянул на себя клетчатый костюм неизменного спутника и постоянного соперника Пьеро – веселого Арлекина. Костюм был чрезвычайно тесен, обтягивал мои чресла, но незнакомка утверждала, что он мне очень идет, к тому же хорошо подчеркивает прекрасную юношескую фигуру. Графиня так увивалась вокруг меня, когда я мерил костюм, постоянно поправляя его, что я без конца чувствовал ее пальцы, скользящие по телу. Через изящные подушечки этих пальцев иной раз проскальзывали искры желания. Клянусь, я это чувствовал. Коломбина напомнила мне Долорес, отчего мой член внезапно встал прямо в примерочной. Графиня, как я ни старался спрятаться, все-таки увидела этот инцидент и прореагировала на него.
– Ого! – сказала она. – А мне казалось, что все англичане такие холодные и невозмутимые.
Через некоторое время незнакомка сама облачилась в костюм, отражавший избранный ею псевдоним, так что вместе мы смотрелись неплохо – Арлекин и Коломбина. Оставив у владельца ателье одежду, мы отправились кататься по вечерней Венеции на гондоле. Плывя по многочисленным каналам, мы изредка останавливались прямо у дверей, около которых сидели старые матроны, продававшие козий сыр, фрукты, вино и свежий, только что испеченный пшеничный хлеб.
Это был прекрасный вечер. Где-то недалеко играли оркестры, нанятые богатыми туристами, всюду звучали смех и оживленные разговоры, которые нисколько не нарушали уединенности нашей прогулки. Я возлежал подле Коломбины на подушках, раскиданных по полу гондолы, накрытому ворсистым ковром, любовался закатом, который, к моему величайшему сожалению, слишком быстро исчез с горизонта, и поедал нехитрое угощение, купленное у одной из матрон, запивая его легким домашним вином. На небе зажглись первые звезды, составившие компанию уже давно гулявшему по небу месяцу, и я, ощутив внезапный порыв чувств, потянулся к моей прелестной незнакомке. Она потянулась ко мне в ответ, и только наши уста сомкнулись в сладостном поцелуе, как гондольер, оглядевшись вокруг и убедившись, что никто за нами не наблюдает, подло ударил меня сзади по голове припасенной заранее дубинкой. Я тут же потерял сознание.
* * *
Я конечно же, как и многие просвещенные люди моего времени, читал роман французского писателя Александра Дюма «Граф Монте-Кристо». И естественно, что я не мог не помнить знаменитое похищение юного виконта Альберта де Морсера римскими разбойниками. Хотя литературные достоинства французского романиста оставляли желать лучшего, я все же не мог отказать себе в удовольствии думать, что где-то в цивилизованной Европе сохранились шайки головорезов, промышлявших разбоем и грабежом в темных лесах и около заброшенных старинных руин. Мне казалось, что это должно быть где-нибудь в далекой и загадочной Трансильвании. Но мне и в голову не могло прийти, что их жертвой станет моя скромная персона.
Я медленно приходил в себя. Какая все-таки низость нападать на человека, да еще сзади, в тот самый момент, когда он, в ожидании нежных ласк, целует обворожительную женщину. Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что нахожусь в небольшой комнате с плотно закрытым ставнями единственным окном, за которым, что естественно для Венеции, слышался мерный плеск воды. Я попытался встать, но обнаружил, что мои руки крепко Связаны за спиной. Еще раз оглядев комнату в поисках чего-нибудь, способного помочь мне освободиться от пут, я обнаружил – какая удача! – сваленные в углу рядом со столом те немногие вещи, что были со мной: шутовскую треуголку Арлекина, в костюме которого я до сих пор пребывал, и неизменную трость с круглым массивным набалдашником из слоновой кости, весьма увесистым и явно приспособленным для того, чтобы проламывать им головы противников. Таковые трости рекомендуют в Англии путешественникам-джентльменам, отправляющимся в далекие страны. Трость была сделана мастером Питером Блакстоуном и имела внутри секрет, из-за которого, собственно говоря, она мне и приглянулась. Подползши к вещам, я повернулся к трости спиной, схватил ее в руки и стал быстро отвинчивать массивный набалдашник. На лбу мгновенно выступили капли пота, так как в комнате было очень влажно. После некоторых усилий набалдашник отвинтился и, соскользнув с рук вниз, наполовину освободил из трости скрытое узкое лезвие, чрезвычайно острое и упругое, выкованное, закаленное и заточенное лучшими мастерами холодного оружия. Я тут же поднес узлы на моих руках к лезвию и, крепко упершись, принялся старательно перетирать веревку. Прислушавшись, я обнаружил за дверью приближающиеся голоса. Один из голосов явно принадлежал графине Коломбине, второй и третий были мужскими, грубыми и немного возбужденными. Из всей тарабарщины, на которой изъяснялись мои тюремщики, я смог явственно расслышать лишь постоянные обращения к Коломбине «графиня» и несколько раз недовольно повторяемое разбойниками «сэр». Видимо, речь шла обо мне.
