Снова горы. Встречные машины, с которыми наши лихачи-водители тибетцы разъезжаются только в последний момент, когда кажется, что столкновение неминуемо… И опять горы. Все выше, и выше, и выше… На каком-то особенно крутом подъеме часть нашей группы не выдерживает и принимает решение вернуться в Лех. Но пять человек, включая меня, продолжает свое автовосхождение. Мы подъезжаем к перевалу — более пяти тысяч метров, вот это да! Из-за скалы нам навстречу вырывается джип и, когда мы равняемся и замедляем движение, из того джипа доносится: «Здравствуйте, Константин Владимирович! Вы у нас лекции по психологии читали!» (Один из моих студентов — мир по-истине тесен.) Сам перевал. Блистает снег, но скорее жарко, нежели холодно: с сапфирных — иначе не скажешь — небес сияет ослепительное солнце, а прямо на заснеженных склонах растут какие-то розовые цветы, которые привлекают особенно пристальное внимание наших дам. Мы останавливаемся, и я протираю лицо снегом гималайских вершин — Корона Мира все-таки! Но самое интересное не это, а состояние моей (за всех ничего сказать не могу) психики на этой вышине: оно в высшей степени специфично и, я сказал бы, причудливо.
В основе этого состояния лежало, по-видимому, постепенно развивающееся кислородное голодание, проявлявшееся в странном и даже, быть может, противоестественном сочетании болезненности и наслаждения, мучительности и восторженности. Тошнотворная головная боль, сердцебиение, одышка и нарастание эйфории, какого-то небывалого восторга, обостренного восприятия величественной красоты гималайских пейзажей, предчувствие какого-то неведомого откровения, предвосхищение просветления, бытие на грани пророческого видения. Мне становится понятно, почему йогины, отшельники и анахореты так часто селились именно в горах: здесь сам воздух пропитан психопрактическим трансперсональным эффектом, надо лишь чуть-чуть подтолкнуть то, что услужливо подносит сама природа.
Мы покидаем перевал. Дамы обзавелись маленькими букетиками розовых цветов снежных гималайских вершин; наши джипы медленно начинают спускаться по извилистой дороге, сползая в ущелье, на дне которого бежит горная речка и пасутся яки. Но даже там высота над уровнем моря вряд ли меньше четырех километров. Кислородное голодание продолжается. Я почти уже не обращаю внимания на тошноту и головную боль; эйфория восторга и предчувствие встречи с запредельным захватывает все мое существо. Кто-то включает плеер, и горная дорога оглашается звуками «Pink Floyd». Я всегда относился к ним доброжелательно, но только здесь, в безлюдных горах и долах Ладака, я ощутил весь психоделический эффект этой музыки. Что там стерео-эффекты! Жалкие и ничтожные игрушки… Здесь музыка «Pink Floyd» становилась органической частью пейзажа, сообразуясь вместе с тем с состоянием слушателя и связывая воедино его, пейзаж и себя самое. Казалось, звучат сами горы…
Я не то чтобы дремлю — скорее, меня посещают какие-то грезы наяву. Вот я в одежде сановника маньчжурской династии Цин скачу на коне по бескрайней степи, вдали виднеются силуэты свиты. В голове появляется мысль: по повелению императора я еду в Лхасу к Далай-ламе с какой-то важной государственной миссией. «Я путь найду в Тибета плоскогорья чрез Кукунор». Антураж меняется; я наблюдаю сцену чего-то наподобие помазания на царство. С коня сходит рыцарь в турнирных доспехах. Он снимает шлем с плюмажем и держит его на полусогнутой руке. Его лицо сурово и непреклонно. Перед рыцарем появляется жрец в неведомой широкой белой мантии с тремя широкими красными полосами на подоле. Рыцарь склоняется перед седовласым бородатым жрецом на колени, а тот простирает над ним руки в немом благословении. Что все это значило, я не знаю до сих пор. Может быть, и ничего. Ведь бывают же и просто сны, как говорится в известном анекдоте про Фрейда. Постепенно видения блекнут, головная боль слабеет, тошнота отступает, мы спускаемся в долину. Джипы останавливаются, и мы выходим немного поразмяться. Яки оказываются весьма трусливыми созданиями: при нашем приближении они бросаются в бегство и сфотографировать их удается только издали. Снова джипы, еще полчаса езды по долине, и вот привал с ночевкой. Мы ночуем в палатках, а в особой палатке нам готовят замечательный ужин. Однако мы настолько устали, что хочется не есть, а спать. Рядом с нашими палатками стоит старый тибетский дом; перед входом висят цветные флажки, но это не украшение, а тексты мантр, которые читает ветер, проносящийся по ложбине. Недалеко от дома нахожу много камней, что-то вроде обо[48], на камнях выгравированы слоги великой мантры бодхи-саттвы сострадания Авалокитешвары: Ом мани падме хум. Позднее хозяева дома показывают нам, как они доят коз, а утром обещают показать аналогичную процедуру и с яком, но почему-то забывают об этом.
Утром выбираюсь из душной палатки на свежий, прохладный, почти холодный воздух. Я пробудился первым, на улице пока никого из нашей братии нет. Созерцаю пылающие под лучами восходящего солнца снежные вершины гор, фотографирую их (увы, фотография не передает и десятой доли утреннего великолепия гималайских пейзажей). Начинают выползать из палаток наши. Умываемся, чистим зубы, потом тибетцы приглашают нас зайти к ним в дом. Все очень традиционно, просто как в учебнике этнографии, но подробности почему-то не запомнились. Садимся в джипы — и вперед, снова под «Pink Floyd». Начинаются проверки паспортов: мы в приграничной зоне, близко китайская граница, а отношения между Индией и Китаем далеко не безоблачны, во многом как раз из-за Ладака, часть которого Китай, как считает Индия, незаконно оккупировал в конце 1950-х или начале 1960-х годов. Создается впечатление, что за каждым поворотом засело по пограничнику, чтобы проверять документы у заехавших сюда туристов. У самого озера к нам приставляют солдата, который должен следить за нами, пока мы любуемся пейзажами. Пробыть на озере нам позволяют не более часа (я сказал бы: ехали за семь верст киселя хлебать, если бы озеро не было действительно достойным объектом созерцания). Длинное, узкое, петляющее среди гор и холмов — то ли озеро, то ли река (слишком длинно и извилисто), то ли море (вода лазурной голубизны, словно в Средиземном море у берегов Италии). На берегу стоит походный храм-палатка пограничной заставы, увенчанный священным слогом ОМ. Захожу внутрь. О! Да тут целый храм всех религий, чтобы никому обидно не было (кажется, только ислам никак не представлен): олеографии Шивы и Дурги (индуизм), Мадонна с младенцем (христианство в его католическом варианте), портрет величественного старца с нимбом вокруг головы — догадываюсь, что это Гуру Нанак, основатель сикхизма. Саббатай Цеви был бы рад: границы между религиями стали призрачными, почти неразличимыми (это я сейчас про это подумал, тогда ничего такого мне в голову, конечно, не приходило). Час проходит незаметно, снова по коням, то есть по джипам, и в путь-дорогу обратно в Лех. А там уж скоро и из Ладака уезжать — через рериховские места в долине Куллу, а потом еще Дели и Агра с Тадж Махал ом (на сладкое, так сказать). Прощайте, Гималаи, прощай, Лех! Может быть, еще увидимся? Как знать…
