— А я?
— А ты-то идешь на законных основаниях. Ты — Царевна, у тебя еще все впереди.
— Что «впереди»? Двое детей и два развода?!
— Да ну тебя! Все, не будем о грустном. Нельзя разрушать ВКМ. Давай бисер помечем.
— В слова, что ли, поиграем?
— В города! Ха! Идем по наБЕРЕЖной. Значит, идем бережно. Поняла?! Ногами не шаркай… привыкла тоже…
— Это ты шаркаешь. А я как раз привыкла без каблуков!
— Разговорчики отставить! Мы веСЕЛИМСЯ. То есть мы должны тут поселиться Так! Все, что декларируется в ВКМ, должно исполняться немедленно… Ложись!
И Ирка с криком плюхнулась прямо на газонную траву, не дойдя десяти метров до эстрады. Людочка со страхом посмотрела на ее светлые капри.
— Ирка! Грязно же! Давай до шатра дойдем!
— Да ну его! Там темно, мухами пахнет… и прокисшим пивом. Кстати, доставай мое пиво. Я заслужила!
Людочка покорно устроилась рядом с подругой и с ужасом поняла, что в этом платье как ни садись — получается сплошной разврат. Из-за выреза ее голые ноги все равно высовывались на всеобщее обозрение, обнажая даже изгиб тощего бедра. Понаблюдав, как подруга судорожно пытается принять целомудренную позу, Ирка с хохотом повалилась на траву спиной, задрав коленки.
— А ты ничего выглядишь, мать! — просмеявшись, высказалась она. — Очень даже сексуально. Пастушка на траве…
— Тьфу на тебя!
Скоро они обнаружили, что тень от двух березок передвинулась, наползла на них и устроила некий шатер. Ирка отпила пива из жестяной банки, сохранявшей свой бочок еще морозным, жгучим, сладко облизнула красивые губы и отважно рванула меха аккордеона:
— Давай будем петь! Мы ж отПЕТЫЕ счастливицы. Ты на две недели, я на сегодня. Что петь будем?
— А может, не будем? Вон народ гуляет…
— Вот ему и надо ГУЛ, раз он ГУЛяет. Частушки поем, я решила!
И она храбро рванула меха аккордеона:
Полез Глеб да на полог
С медными ключами.
Себе яйца прихватил
Двумя кирпичами!
У Ирки был звонкий дискант с оттенком звенящей меди. Он моментально разнесся по набережной. Гуляющие — а это были несколько парочек, дядька с пуделем, бабка с авоськой и еще кто-то — сразу повернули головы, хотя самый ближний из них находился в тридцати метрах.
— Ирка! — Людочка перепугалась. — Ты чего несешь?! Неприличные же… частушки!
— А я приличных не знаю!
И она снова раскатилась громогласно, залихватски:
Раз, раз — на матрац,
На перину белую.
Не вертись, ядрена мать,
А то урода сделаю!
Людочка почувствовала, что краснеет, и краснота эта заливает ее всю, от щек до и без того красных пяток. Инициативу нужно было срочно перехватывать! Людочка пихнула подругу ногой и, пока та не успела выдать очередную рифмованную скабрезность, а только играла, пропела неожиданно для самой себя:
Симорон мой, Симорон,
Распугаю всех ворон,
Ты курица лохматая,
Я не виноватая!
— Ах ты вот какая? — оскорбилась Ирка. — И это вместо благодарности, да? Курица лохматая…
Она заголосила надрывно:
У милашечки моей
Под подолом — соловей,
Он и свищет, и поет,
Ей пописать не дает.
Людочка замерла от ужаса. А народ начал подтягиваться: особенно усердствовал пудель пепельного цвета и тянул, как портовый буксир, к поющим девчонкам своего хозяина.
Симорон — родная мать,
Да не в этом дело:
С неба звездочку достать,
Чтоб в ушах звенело!
Это она тоже выдала на автомате, а Ирка хихикнула предательски, потому что у этой частушки была иная, народная редакция. Счет пока шел четко: один-один, два-два…
Сидит Ванька у ворот,
Широко разинув рот,
А народ не разберет,
Где ворота, а где рот!
Между тем вокруг них уже собралась небольшая толпа. Худосочная девица в немыслимых по такой жаре сиреневых леггенсах и белой кофте, в сопровождении угрюмого бритого парня; какие-то две студентки с азиатскими лицами; тот самый мужик с пуделем, в костюме и фетровой шляпе; плотный, накачанный дядя с дыней… Затем подтянулись две женщины, полных и поэтому похожих; еще одна — рыжая, одетая в элегантную черную джинсу, с выглядывающими из-под брючин острыми иголками туфель; да та самая бабулька с авоськой. Слушали с интересом. Людочка еще не успела открыть рот, как Ирка уже нанесла опережающий удар:
Я не знаю, как у вас,
А у нас, в Неаполе,
Бабы во поле дают,
И рожают на поле.
И расхохоталась, как тогда, на скамейке, — совершенно демонически. Людочка в ужасе закрыла глаза, а когда открыла, то увидела улыбающиеся лица. Только бритый парень оставался непроницаем, да та самая, в черной джинсе и черных узких очках. Сиреневая девица с какой-то жадной завистью смотрела на ее испачканные городским асфальтом ноги, а мужик с дыней крякнул и, улучшив момент, спросил:
— Девки, вы че, из самого Неаполя?
— Да нет. Из Академгородка, — махом опозорила их Ирка, откладывая аккордеон. — Фольклорный ансамбль. Спевка у нас тут.
— А еще можно? — вдруг густым, хриплым голосом спросил бритый.
— Щас. Пивка глотну! — улыбнулась Ирка.
Людочка зажмурилась снова. Либо сейчас, либо никогда! Второй удар по ядрышку! И — раз! И — два!
За три дня я ведьмой стала,
Бизнес расширяю!
С помелом уже летаю,
В носе ковыряю! —
…вырвалось у нее.
Теперь засмеялись все, и внезапно прозрела та самая, в черных очках. Она изломала твердое лицо в улыбке и проговорила:
— Бизнес — это здорово! Вы деньги, девчонки, брать должны. А можно с вами? Спеть… и сыграть?
— Плиз, миледи! — Ирка утирая губы, показала на траву рядом. — А вы умеете?
Дама сняла очки. Глаза у нее оказались васильково-синие, в сеточке мельчайших морщинок, и очень добрые. Она легко бросила на траву свою серую с золотой цепочкой сумку, одним движением выскочила из своих остроносых туфель, обнаружив аккуратненькие, точеные босые лапки с ногтями деликатного перламутрового оттенка, и уселась на траву. Аккордеон она взяла профессионально.
И тут же, вместе с Иркой, затянула:
Ой, поеду я в Донецк
Да куплю себе очки,
И тогда вообще вконец
Обалдеют девочки!
Пока мелодия аккордеона разносилась с их полянки, Людочка, развалившись на траве, объясняла присевшему на корточки мужику с дыней особенности симороновского Волшебства — ощущая себя уже посвященным адептом! — и одной рукой гладила радостно взвизгивающего пуделя. В разгар этой идиллии появился милиционер из взвода ППС. Он был молоденький, безусый и низенького роста. Дубинка на его поясе казалась клюкой старухи. Увидев его, Ирка и преподавательница из музучилища — ее звали, как выяснилось, Элеонора Гавриловна — грохнули:
Любят девки Феодора
С бородавкой на носу,
И все тело в бородавках,
И за что его любить?!
Вышло не очень складно, но с тонким намеком. Милиционер оглянулся на публику, неуверенно почесал нос, чем вызвал взрыв смеха, а потом, дождавшись маленькой передышки, спросил нарочито грозно:
— И что это у вас тут, граждане… э-э… за концертная деятельность? А лицензия?
— У нас спевка хора! — на этот раз нахально ответила Элеонора Гавриловна. — Я — художественный руководитель. Вам документы показать?
Милиционер снова почесал нос, и Людочка забеспокоилась, как бы бородавка, транслируемая в общем потоке ВКМ, действительно не вскочила на носу этого, по-видимому, хорошего человека. Он еще раз посмотрел на людей, и те, истолковав его взгляд, как только могут истолковать таковой русские люди, возмущенно загомонили:
— Ну чего к людЯм привязались? Поют девки, и хорошо поют…
— Ни одного матерного слова! Я — свидетель, запишите меня!
— Я вас прошу, не мешайте течению художественного слова…
— Понимать надо! Это ж куль-ту-ра!
— Шли бы жуликов ловить! Вон там, на остановке, сейчас у одной бабы сумочку опять подрезали!
Волна народного гнева накрыла щуплого милиционера с головой. Он громко кашлянул, пытаясь сохранить достоинство, и резюмировал:
— Ну, пойте, только потише… значит, вот!
Он зачем-то козырнул да исчез — как не бывало. А бабка с авоськой, просунувшись в первый ряд, скрипуче сказала:
— Девки, может, вам пивка холодненького? С киоску? А бутылки мине потом спроворите…
— Если не трудно, пожалуйста, — покраснела Людочка. — И бутылку лимонаду, пожалуйста, вот деньги.
Веселье шло полным холодом. Дядька в шляпе отпустил пуделя свободно бегать вокруг, снял свой головной убор с потного лба и присел на корточки рядом. Азиатские студентки, белея кроссовками, давно уже расположились на траве. Мужик с дыней пристроился справа от Элеоноры Гавриловны, любовно глядя на ее красивые, ухоженные ноги. Какие-то парни в хайратничках поделились с Иркой баночным пивом.
