— Понимаю, — сказал я, — вы изобрели что-то очень важное. И это нужно хранить в тайне.
Гутенберг оторвал глаза от пола и посмотрел мне в глаза.
— Думаю, это изменит все, — произнес он очень тихо.
— Уверен, так и будет, — ответил я, вторя его спокойному тону утешительным спокойствием своего. — Мир никогда уже не будет прежним.
— Но повсюду шпионы, вы же знаете.
— Да.
— И воры.
— Конечно. Везде. Нечто подобное, столь же важное, выманивает хищников наружу. Так и должно быть. Но у вас есть друзья.
— Меньше, чем я думал — Гутенберг помрачнел, его лицо напряженно застыло. — Все продается, куда ни посмотри.
— Небо вам помогает, — сказал я. — Я видел оба воинства. Они сейчас на вашей крыше.
— Оба воинства, хм.. — Его взгляд ненадолго поднялся к потолку.
— Да, оба, клянусь вам. Вы не одиноки.
— Вы клянетесь?
— Я уже поклялся. А другие воины бьются на улицах. Они движутся в земле, под людскими ногами.
— Он говорит правду? — спросил Гутенберг у архиепископа.
Чтобы ответить на вопрос, его преосвященству пришлось прожевать и проглотить изрядный кусок свинины, от которой он все время тайком откусывал. Он попытался заговорить с наполовину набитым ртом, но слов было не разобрать. Мы ждали еще с минуту, пока он не прожует. Архиепископ положил свиную кость на тарелку, вытер руки и рот тонкой льняной салфеткой, лежавшей возле тарелки, и завершил все хорошим глотком вина. Потом он провозгласил:
— Несмотря на свое ужасное обличье, твой гость говорит правду. И я знаю достоверно, что ангельские силы с нами. Они собрались вследствие моего обращения к Папе. Их присутствие неизбежно возбудило интерес Падших. Нас это не должно удивлять. Не стоит удивляться и тому, что адский сброд вступил в бой с теми, кого Папа послал защитить тебя.
— И теперь они бьются на крыше моей мастерской, — молвил Гутенберг, недоверчиво качая головой.
— И на улицах, — добавил архиепископ, используя деталь из моего рассказа, дабы оживить свой.
По правде говоря, я сомневался, что его взгляд мог задержаться на каком-либо существе, если оно не было предварительно замариновано и поджарено по его вкусу. Но словам священнослужителя придавала вес тяжесть его одеяния, крестов и колец.
— Мы окружены солдатами Господа, — сказал он Гутенбергу. — Единственная цель ангельских воинств, Иоганн, — защитить тебя и то, что ты создал.
— Кстати…
— Я не закончил! — одернул меня архиепископ.
Волокно жирной свинины вылетело у него изо рта и приземлилось на мою щеку. Это заставило меня пересмотреть мой список ожидавших казни: плюющееся свининой преосвященство поднялось на второе место, сразу после Квитуна.
Квитун. Ха! Я пришел сюда, преследуя его, но столько всего уже произошло или происходило в тот самый момент, когда я на время забыл о нем. Это стало приятным отдохновением. Слишком много лет подряд я думал о Квитуне и только о нем: вечно заботился о его удобстве, тушевался во время приступов его ярости, мучился, когда он разыгрывал расставание, и был самым жалким образом благодарен ему, когда он возвращался. Но вот парадокс: последняя погоня за Квитуном вывела меня на сцену, где разыгрывалась драма посерьезнее, чем любовь. Адепт разрушения, коего создала из меня моя скорбь, занял там идеальное место для причинения наибольшего вреда. Если хотя бы часть того, что говорили о творении Гутенберга, окажется правдой, то уничтожение этого творения — боже, как странно облекать это в слова, не говоря уж о реальности, — позволит мне причинить боль миру.
Какая сладкая мысль.
— Что вы думаете, мистер Б.?
Я ненадолго потерял нить разговора, замечтавшись о любви и разрушении. Чтобы выиграть время, я повторил вопрос:
— Что я думаю? Раз вы спрашиваете, что же я и вправду думаю?
— Какие могут быть сомнения? — воскликнул архиепископ, стукнув пастушьим посохом в голые доски пола мастерской, дабы подчеркнуть свои чувства. — Дьяволу не одержать победы.
Теперь я понял, что пропустил Гутенберг высказал сомнения по поводу того, чем окончится битва, разгоревшаяся вокруг его дома, на крыше до самого неба и в подвале до самого ада. Судя по его взволнованному лицу, он не был безусловно убежден, что ангельский легион одержит верх. Архиепископ ответил без колебаний.
— Не сомневайся в силе Господа, Иоганн, — выдохнул он.
Гутенберг не ответил, что лишь распалило архиепископа, снова застучавшего по половицам своим великолепным посохом.
— Вы! — Он повернулся в мою сторону и стукнул посохом в третий раз, напоминая, что на меня снизошла благодать его внимания. — Да, мистер Б., вы! Каково ваше мнение по этому поводу?
— Мы в полной безопасности, ваше преосвященство. Да, битва идет жесточайшая. Но она снаружи. Внутри нас защищает ваше присутствие. Ни один солдат ада не дерзнет войти в эту крепость, их отпугнет священное присутствие вашего преосвященства.
— Видишь? — сказал архиепископ. — Даже гость из твоего сна понимает это.
— Кроме того, — добавил я, не в силах отказать себе в удовольствии, — как бы он вошел? Просто постучался бы в дверь?
Гутенберг нашел это разумным и успокоился.
— Значит, ничто не сможет уничтожить то, что я сделал?
— Ничто, — подтвердил архиепископ.
Гутенберг посмотрел на меня.
— Ничто, — согласился я.
— Наверное, стоит показать это вам, — предложил он.
— Да, если вы хотите, — ответил я небрежно.
Он улыбнулся.
— Хочу.
Он повел мня к тяжелой двери с вырезанными на ней словами: «НЕ ВХОДИТЬ». Постучал условным стуком, и дверь — вдвое толще любой двери, какую я когда-либо видел, — открылась. Я не мог разглядеть, что там внутри, Гутенберг стоял у меня на пути. Но я уловил маслянистый горьковатый запах, хлынувший из комнаты, как густая волна.
— Чем это пахнет?
— Краской, конечно, — ответил Гутенберг. — Чтобы печатать слова.
Стоило прислушаться к предупреждению, таившемуся в этом «конечно»: он ожидал, что мне известно нечто большее, чем сведения об обычном переписывании книг. Но я по глупости грубо просчитался.
— Так вы копируете книги? — ляпнул я. — Что вы изобрели? Новое перо?
Предполагалось, что это шутка, но Гутенберг не уловил моего юмора. Он застыл на нижней ступеньке, не давая мне ступить ни шагу дальше.
— Мы не копируем книги, — сказал он совсем не дружелюбным тоном.
Я почувствовал на своем плече вес длани архиепископа со всеми ее кольцами. Он стоял за мной, отрезая путь к отступлению посохом и огромным телом.
— К чему столько вопросов, Ботч? — молвил он.
