Грегориска ничего не ответил.
– Никто не видел Костаки? – спросила Смеранда.
– В семь часов, – сказал дворецкий, – князь был на конюшне, сам оседлал свою лошадь и отправился по дороге в Ганго.
В эту минуту глаза мои встретились с глазами Грегориски. Не знаю, было ли так в действительности или то была галлюцинация, но мне показалось, что у него на лбу выступила капля крови.
Я медленно поднесла палец к своему лбу, давая тем самым ему понять, где у него, как мне казалось, пятно.
Грегориска понял меня. Он вынул платок и вытерся.
– Да, да, – прошептала Смеранда, – он, вероятно, встретил медведя или волка и увлекся преследованием. Вот почему дитя заставляет ждать мать. Скажите, Грегориска, где вы его оставили?
– Матушка, – ответил Грегориска твердым, но взволнованным голосом, – мы с братом выехали не вместе.
– Хорошо, – сказала Смеранда. – Пусть подают ужин, садитесь за стол. Да заприте ворота: тот, кто вне дома, пусть там и ночует.
Два первых приказания исполнены были в точности. Смеранда заняла свое место. Грегориска сел по правую ее руку, а я по левую.
Затем слуги вышли, чтобы исполнить третье приказание, то есть закрыть ворота замка.
В эту минуту во дворе послышался шум. Испуганный слуга вошел в залу и сказал:
– Княгиня, лошадь князя Костаки прискакала одна и в крови.
– О, – прошептала, вставая, Смеранда, бледная и грозная, – таким же образом однажды вечером прискакала лошадь его отца.
Я посмотрела на Грегориску – он был не просто бледен, он походил на мертвеца.
Действительно, лошадь князя Копроли прискакала во двор замка вся покрытая кровью, а час спустя слуги нашли и принесли его израненное тело.
Смеранда взяла факел из рук одного из слуг, подошла к двери, открыла ее и вышла во двор.
Трое или четверо слуг едва сдерживали испуганную лошадь и общими усилиями успокаивали ее.
Смеранда подошла к животному, осмотрела кровь, запачкавшую седло, нашла рану на его лбу.
– Костаки дрался лицом к лицу с одним врагом. Ищите, дети, его тело, а потом поищем убийцу.
Так как лошадь прискакала из ворот Ганго, все слуги бросились через эти ворота, и факелы их замелькали в поле и исчезли в лесу, подобно светлячкам, мерцающим в хороший летний вечер.
Смеранда, словно уверенная в том, что поиски не будут продолжительны, оставалась у ворот. Из глаз этой удрученной матери не скатилась ни одна слеза, хотя очевидно было, что она в великом отчаянии.
Грегориска стоял за ней, а я около Грегориски.
Выходя из залы, он хотел было предложить мне свою руку, но не посмел.
По прошествии четверти часа на дороге замелькал один факел, затем два, а потом и множество факелов. Только на этот раз они сосредоточились у общего центра. Тотчас стало ясно, что этим общим центром были носилки и человек, лежащий на них.
Траурный кортеж двигался медленно, шаг за шагом приближаясь к воротам замка. Через десять минут он был уже у ворот. Увидя мать, встречавшую мертвого сына, те, кто нес его, инстинктивно сняли шапки и молча вошли во двор.
Смеранда пошла за ними, а мы последовали за Смерандой. Тело положили в зале.
Тогда Смеранда торжественно-величественным жестом отстранила всех и, приблизившись к трупу, встала перед ним на колени, отбросила волосы, закрывавшие его лицо, долго всматривалась в него сухими глазами, а затем, расстегнув молдавскую одежду, расстегнула окровавленную рубашку.
Рана оказалась с правой стороны груди: она могла быть нанесена лишь прямым обоюдоострым лезвием.
Я вспомнила, что в тот день видела за поясом у Грегориски длинный охотничий нож, служивший штыком для его винтовки. Я поискала глазами у его пояса это оружие, но оно исчезло.
Смеранда потребовала воды, смочила свой платок в этой воде и обмыла рану. Свежая чистая кровь окрасила ее края.
Зрелище, представшее моим глазам, было ужасное и вместе с тем величественное. Эта громадная комната, освещенная смоляными факелами, эти дикие лица, эти глаза, сверкающие жестокостью, эти странные одежды, эта мать, высчитывавшая при виде еще теплой крови, когда смерть похитила у нее любимого сына, эта глубокая тишина, нарушаемая лишь рыданиями разбойников, предводителем которых был Костаки, – все это, повторяю, было ужасно и величественно.
Наконец Смеранда прикоснулась губами ко лбу своего сына, встала, отбросила растрепавшиеся седые волосы и позвала:
– Грегориска!
Грегориска вздрогнул и, очнувшись от оцепенения, откликнулся:
– Что, моя мать?
– Подойдите, мой сын, и выслушайте, что я скажу.
Грегориска вздрогнул, но повиновался.
По мере того как он приближался к телу, кровь становилась все более алой и все обильнее сочилась из раны. К счастью, Смеранда не смотрела в его сторону, потому что, если бы она видела эту кровь, выдающую убийцу, ей уже нечего было бы его разыскивать.
– Грегориска, – сказала она, – я знаю, что Костаки и ты не любили друг друга. Ты по отцу Вайвади, а он по отцу Копроли, но по матери вы оба из рода Бранкован. Я знаю, что ты человек, воспитанный в городах Запада, а он дитя восточных гор; но в конце концов вы вышли из одной утробы, и вы оба братья. И вот, Грегориска, я хочу знать, неужели же мы схороним сына моего возле его отца, не давши клятвы? Я хочу знать, смогу ли я, женщина, тихо оплакивать его, положившись на вас, на мужчину, что вы воздадите должное убийце?
– Назовите мне, сударыня, убийцу моего брата и приказывайте. Клянусь вам, что раньше чем через час он умрет.
– Поклянитесь же, Грегориска, поклянитесь под страхом моего проклятия, слышите, мой сын? Поклянитесь, что убийца умрет, что вы не оставите камня на камне от его дома, что его мать, его дети, его братья, его жена или его невеста – все они погибнут от вашей руки. Поклянитесь и, произнося клятву, призывайте на себя небесный гнев, если нарушите эту священную клятву.
Если вы не исполните этого обета, пусть вас постигнет нищета, пусть отрекутся от вас друзья, пусть проклянет вас ваша мать!
Грегориска простер руку над трупом:
– Клянусь, убийца умрет!
Когда произнесена была эта странная клятва, истинный смысл которой, может быть, был понятен только мне и мертвецу, я увидела или мне показалось, что я вижу, страшное чудо. Глаза трупа открылись и уставились на меня пристальнее, чем когда-либо при жизни, и я почувствовала, что взгляд этот пронизывает меня насквозь и жжет, будто раскаленное железо.
Это было уже свыше моих сил, и я лишилась чувств.
Очнулась я в своей комнате. Я лежала на кровати; одна из двух женщин бодрствовала около меня.
Я спросила, где Смеранда, и мне ответили, что она у тела своего сына. Я спросила, где Грегориска, и мне ответили, что он в монастыре Ганго.
