Виктор, аккуратно манипулируя с телефоном, извлек из его памяти нужный номер. Приложил трубку к уху и поднял голову. Его покровительница стояла в отдалении, делая вид, что разглядывает витрину круглосуточного киоска, и поглядывала в его сторону. Увидев, что подопечный крепко держит телефон и не собирается ронять его вновь, она отвернулась и пошла прочь. В это время вызов был принят, Виктор переключил все внимание на разговор и больше пожилую даму не видел. Уже через двадцать минут у тротуара затормозило заказанное такси.
* * *
Я похвалилась перед Верунькой своим подвигом — рассказала, как спасла пьяного от верной гибели на морозе.
— Я всегда знала, Рябинина, что ты у нас натура романтическая, — съехидничала подруга. — Ты мне другое скажи: как тебе после этого вспоминается та история с пьяным французом?
— Я как на крыльях летаю! Француза этого… с грустью вспоминаю, но… ничего… без надрыва. Мне не до француза теперь. Я тут такое обнаружила! Это как раз насчет романтизма. Притаюсь, я натура гораздо более романтическая, чем тебе кажется.
— Что ты еще натворила? Перечислила всю зарплату в Фонд помощи французским бомжам?
Я хмыкнула в ответ.
— Я просто вспомнила одну историю… То есть я ее всегда помнила, просто увязала одно с другим и кое-что поняла о себе.
— Рябинина, интригуешь! Рассказывай.
— Эта история произошла давным-давно, лет восемь уже назад или около того. Я работала в научном центре — не том, из которого теперь ушла, гражданском. И был у меня там непосредственный начальник — доктор наук, профессор, в узких кругах офигенно широко известный — Марик Родненький. Мы с тобой тогда еще не были близко знакомы, иначе ты бы от меня вдосталь наслушалась историй о нем.
— Я его книжки читала, — обиделась Вера.
— Книжки — это не Марик. Книжки — это его бледная тень. Это тот самый случай, когда человек своим поведением оправдывает свою фамилию… Может, случайно, а может, намеренно — не знаю. Факт тот, что Марик был со всеми — от академиков до аспирантов и студентов, от собственных подчиненных до директора — «вась-вась», на «ты» и по имени. И звали мы его все именно так: «Мариком». Хотя уважали. И куча у него была друзей-приятелей. Самых разных людей собирал. Коллекционировал интересных, талантливых, неординарных.
— Ты в него была страстно влюблена, — вставила подруга полувопросительно.
— Боже упаси! Ты бы его видела! Он страшненький был и пожилой… А я тогда была еще совсем… девочка-колокольчик. Да и… много у него было особенностей, весьма неприятных. Но песня не о нем.
— Извини, молчу.
— Только не забывай иногда поддакивать. Так вот… Марик очень любил всякие мероприятия устраивать вне рабочего процесса. Каждый поход на работу заканчивался застольем: посиделками в какой-нибудь кафешке, или у него дома, или прямо в лаборатории. Я тогда не спилась под его чутким руководством только благодаря тому, что присутственных дней было всего два в неделю. Он любил людей знакомить, сводить, чтобы одни его друзья восхищались другими его друзьями…
— Крутишь, мать! Давай уже, излагай главное!
— Ты торопишься?
— Нет. Жалко слушать, как ты мнешься. Все равно ведь расскажешь.
— Расскажу. Дело было летом. Последняя неделя перед отпуском, как сейчас помню. Марик, как выяснилось, тоже уходил в отпуск и собирался широко отметить это дело. Он пригласил нас всех в кафе… «нас всех» оставалось-то еще полторы тетки, кроме меня. Я как представила — жара, мухи, сомнительные продукты! А у меня дома еды было полно: мама накануне на дачу уехала и оставила, чтобы я с голоду не умерла. Я пригласила компанию домой. Тут. Марик и говорит: это, мол, грандиозно, но я хотел, чтобы к нам присоединился еще один хороший человек, ты как? Ну, пусть приходит. Он договорился с этим товарищем встретиться по дороге ко мне, в метро. Оказался иностранец, англичанин…
— Я так понимаю, начинается самое интересное, — встряла Верка. — Подожди, я отойду на минутку, а потом буду слушать с удвоенным вниманием.
— Конечно… Марик сообщил, что тот человек — журналист, работает на телевидении, в какой-то крупной компании, чуть ли не Би-би-си, или Рейтер, или что-то в этом духе. Что здорово говорит по-русски. А вообще-то знает он этого господина плохо: познакомились всего три дня назад, у Гриши — это тоже один его приятель был, настоящий англосакс. Звали приятеля, конечно, по-другому, может, Говардом — не помню, но Марик все импортные имена предпочитал переводить…
В назначенное время мы встретились с англичанином в метро. Внешне он мне сразу понравился: высокий, красавцем не назовешь, но симпатичный; говорил по-русски совершенно свободно, с легким, даже приятным акцептом. Он тоже посмотрел на меня с интересом, но тем дело и ограничилось.
Родненький, представляя его, сказал:
— Это Федя. Правда же, ведь тебя можно так называть?
Англичанин спокойно согласился. Мол, хоть горшком назови, только в печь не сажай.
Дома, показывая гостям «удобства», предупредила, что кран не надо пытаться закрыть до конца: он все равно будет течь тонкой струйкой. Извинилась: сантехника не дождешься — все время на авариях; Гости приняли к сведению. Тут неожиданно так называемый Федя «выступил»:
— Хотите, я помогу вам это починить? Я умею!
В его улыбке светилась наивная гордость неофита сантехнической премудрости. В этот момент он стал совсем-совсем чужим, далеким и непостижимым.
Наш мужчина уронил бы те же самые слова с нарочитой небрежностью — мол, мне это раз плюнуть, будет лучше прежнего, или с деловитой скукотцой — ну, давай, мол, починю, раз уж ты без меня такая беспомощная.
А этот не скрывал своей радости от того, что он так успешно освоился с необычными для него условиями жизни… в варварской стране! Вот что мне почудилось в его интонациях. Взыгравшая немедленно болезненная гордость за Родину заставила меня сказать: «Хочу!» и выдать англичанину весь необходимый инструмент. Кран он, конечно, доломает, зато торжественно сядет в лужу со своим снобизмом.
Гости мои предпочитали тусоваться на кухне. Я пыталась одновременно отслеживать нить научного диспута и готовить стол.
Англичанин вошел в кухню и весело сказал без акцента:
