Когда до наших оставалось всего ничего, приказал я Ване остановить броневик. Вылезли мы, сели-покурили и уже совершенно спокойно потолковали по душам. Касательно этой таратайки с немцами, истуканчиками этими, на наших глазах рассыпавшимися в пыль и пепел.
Нет, мы и не пытались понять, что там могло произойти. Вообще об этом не говорили. Вопрос, как говорится, на повестке дня стоял один-единственный: докладывать об этом или не докладывать? Единогласно, без всяких «против» и воздержавшихся, решили: не докладывать. Доказать нечем, а поверить нам вряд ли поверят. Я бы на месте начальства не поверил…
А что оно было такое, мне непонятно до сих пор. Может, действительно какое-нибудь гиблое место? Говорят, бывают такие…
На войне случается всякое – и жуткое, и смешное, но вот необычное со мной приключилось только раз. Когда я летал. Не на самолете, не с парашютом и не сверху вниз, как всякий может при стечении обстоятельств, а именно что летал сам по себе. В воздухе.
Случилось это на Курской дуге. Вот уж где был ад кромешный. Подробно и обстоятельно такое описать нельзя, не потому, что кто-то запрещает, а просто не найдешь слов, чтобы все передать. У писателей получается, вот Бондарева взять. Но я ж не писатель, чтобы так слова подобрать…
Ад кромешный. Будь моя воля, я бы учредил отдельную медаль и за Курскую дугу, и за Сталинград. Есть куча медалей «за оборону», «за взятие», «за освобождение», а вот за битвы – нет. И это чуточку обидно, потому что иная битва ничем не уступит взятию, освобождению или обороне, а некоторые, по-моему, даже и превзойдет. Вот, положа руку на сердце, по-моему, вся оборона Заполярья, вместе взятая, с начала и до конца, Курской дуге или Сталинграду, безусловно, уступает. По масштабу боевых действий, я имею в виду. Или, скажем, освобождение Праги – там и вовсе бои местного значения. Но медаль есть. Понятно, столица… И все равно чуточку неправильно, что нет медалей за большие битвы. У немцев вот были щитки на рукав, шильдики так называемые. Я сам видел такой за Демянский котел. А ведь не такая уж и крупная битва. У англичан особых медалей не было, но были, точно знаю, планки на ленточки наград – с названием битвы или кампании. Тут они нас обошли…
Ну, что-то я отвлекся. Давайте про полет…
Я тогда был порученцем у комдива, и послали меня в самую кашу, передать приказ артполку, с которым потеряли связь. Только не подумайте, что я всю войну кантовался по тылам, просто так уж сложилось, что весной сорок четвертого угодил в порученцы. Как говорится, так уж карта легла. Понадобился комдиву новый порученец, он вызвал кого-то и распорядился: найдите мне, мол, хорошего офицера, чтобы был и шустрый, и хваткий, и с боевым опытом. Приказ пошел сверху вниз, и кто-то назвал меня: а вот он! И шустрый, и хваткий, и воюет два года. Ну а приказы не обсуждаются…
Одним словом, двинул я через этот ад кромешный. И знаете, сколько ни ломал потом голову, так до сих пор и не могу прийти к какому-то выводу: кому тогда пришлось тяжелее – тому, кто сражался в боевых порядках, или мне? Не подумайте, что я себя как-то выставляю, просто вопрос и в самом деле интересный. Я ж повоевал достаточно, чтобы сравнивать. С одной стороны, пехотинцу в окопе, танкисту в танке, тому же артиллеристу ох как нелегко. Но все они не в одиночку, не сами по себе, тут же боевые товарищи. На миру, как говорят, и смерть красна. А я через это светопреставление прусь один-одинешенек. И точно так же смерть со всех сторон, как у всех тех, про кого я говорил. Но тут одна маленькая тонкость… Конечно, и воевавшие в боевых порядках, локоть к локтю с товарищами, порой потом оказывались пропавшими без вести. По самым разным причинам. Ну, скажем, накрыло разрывом так, что и клочков не осталось. Или танк в лепешку перемолол. Да мало ли… Но большей-то частью другие видели, как человек погиб. И могли потом сказать что-то вроде: «Ну да, пошли на нас «пантеры», тут Ваську осколком и уложило…» А случись что со мной, ни одна живая душа не узнает, что и как. Пошел – и не вернулся, без вести пропал. Еще подумает какая-нибудь гнида – а были такие, – что немцам в плен сдался. Вы только не подумайте, что я себя как-то навеличиваю, выше кого-то себя ставлю. Все мы делали одно дело, все под смертью корячились одинаково. Просто очень уж тоскливо вот так в одиночку чесать посреди битвы, распрекрасно зная, что в случае чего никто не узнает, как меня грохнуло и где…
Там в одном месте, издали было видно, случился встречный танковый бой и уже кончился – ни одного целого танка, одни подбитые и горящие, видно, как меж ними люди кое-где перебегают, выстрелы слышны: ну да, экипажи, кто уцелел, драку заканчивают уже пешим порядком. Безлошадные как бы…
Обогнул я бегом то место, чтобы ненароком не напороться на дурного немца, чесанул по равнине, наметил себе лесочек впереди – и по маршруту примерно, и, что важнее, не видно, чтобы в том лесочке хлестались… Грохот кругом, где дым, где разрывы молотят, в небе самолеты воют…
И когда я уже почти что достиг лесочка, левее начали рваться снаряды, раз за разом, словно несколько батарей били по конкретному квадрату. Кто – до сих пор неизвестно. С тем же успехом могли быть и наши, и немцы. Ну а зачем, в жизни не догадаешься. Мало ли зачем и мало ли кому понадобилось по этому участку лупануть беглым огнем. Фугасы клали, характерного свиста осколков не было – я-то к тому времени наслушался, как они свистят…
Я быстренько залег, уже соображая, что дела хреновые – и перед лесочком, куда я спешил, разрывы взметались, и левее, все ближе. Наступил такой поганый момент, когда сделать ну ничегошеньки нельзя – уткнуться носом в землю и Бога молить, чтобы пронесло, вот и все. Бывало такое и при бомбежке, и при артналете. Укрыться-то абсолютно негде…
Воронку бы какую высмотреть – и в нее. Это все враки, что снаряд или бомба в одну воронку не попадают. Иногда – еще как!
Но часто и шанс есть…
И тут снаряд положило слева от меня, совсем близко, так, что глаз запорошило, а уши залепило грохотом. Не почувствовал я, однако, что он меня задел, приподнялся, осмотрел себя…
И почувствовал, что отрываюсь от земли. Как самый натуральный воздушный шарик. Вот уже подо мной совершенно не чувствуется твердой земли, вот и ноги от нее оторвались, и весь я…
И понесло меня над землей, куда-то все выше и выше. Метров уже на пятнадцать, а там повыше. Слышал я пару раз о таких случаях: когда душа отрывается от тела и начинает возноситься вверх. Рассказывали люди, которым верил. Вот только в чем загвоздка: не душа взлетала в воздух, не бесплотная субстанция, а сам я, как есть, в живом теле. Сапоги болтаются, рукава гимнастерки вижу, автомат на боку чувствую…
Но ведь лечу! Сердце от ужаса замирает, а я лечу. Уже поднялся над лесочком, выше верхушек деревьев, и вижу, что там, за лесом, стоят танки. По-моему, немецкие. Вверх никто не смотрит, к чему, если нет команды «Воздух!»? А меня еще повыше подняло, потом понесло по горизонтам… не знаю, с чем и сравнивать, со скоростью пешехода, что ли, разве что самую чуточку побыстрее. Несет меня на высоте не менее чем в полкилометра, непонятно, как, куда и зачем. Страха нет. Одна мысль: «Вот сейчас как хлопнусь с такой высоты, что и костей не соберешь, одно мокрое место останется».
Временами попадаю в дымы от пожарищ – танки горят, машины, еще что-то – слепну на миг, в ноздри гарь лезет. И чего только подо мной нет: танки, окопы, пушки палят с открытых огневых позиций, пехота перемещается… я же говорю, ад кромешный. Все внизу перемешалось: наши и немцы, танки и пехота, самолеты носятся на бреющем, слева от меня с диким визгом и пламенем пронеслась целая стая ракет от «катюш» – и на моих глазах накрыла немецкие танки. Огонь и дым взметнулись до самого неба.
Ну, думаю, если меня да в эту гущу…
Нет, понесло правее – над побоищем, над позициями, над пожарищами и дымами. И все выше поднимает, на добрый километр. Тут слева от меня – жуткий вой. Поворачиваю голову – прямо на меня несется истребитель с крестами на крыльях, поджарый такой, хищный «мессер». «Ну, – думаю, – и все, конец, он меня винтом в клочки по закоулочкам…»
И ведь немец меня видит! На всю жизнь запомнил его физиономию: рыжий, щекастый, с крестом на шее. Уставился прямо на меня, глаза из орбит вылезли, рожа изумленная, спасу нет. Как у любого на его месте. Примерно в километре над землей летит без всяких самолетов, парашютов и планеров русский солдат, по прямой летит, не сверху вниз…
Уж не знаю, что он там сделал, что-то пошерудил с рычагами – и нырнул, пронесся подо мной. Оглянулся – все еще с выпученными глазами – и помчался дальше. Только моторной гарью от него шибануло да шатнуло ветром.
Лечу дальше. Уже вроде бы не поднимаюсь и не опускаюсь. Осталось одно равнодушие: это сколько же мне так лететь, пока хряпнусь с небес? В лепешку ведь…
