Чего-то не хватало. Только пару минут спустя он сообразил: вокруг ламп не роилась мошкара. Ну да, тут же нет крылатых насекомых!
Не было, соответственно, и ярких, крупных цветов, так радующих душу хозяек. Да и душистых, вечерних, приманивающих мохнатых бледных ночных бабочек, тоже не было. Наверное, еще и поэтому, подумал он, так чувствуется повсюду этот древесный запах: его нечему перебивать. Впрочем, пахло и листвой, и разогретой за день землей — запах покоя и правильной, хорошей мышечной усталости.
Палисады тут были низкие, скорее для порядка. Они что, совсем не боятся? Предварительные исследования не выявили крупных хищников, но это не значит, что их совсем нет. Потом, та странная тварь, которую он видел у речки…
Эти предварительные исследования вообще делаются наспех — слишком дорого забрасывать надолго людей, да еще с кучей полевого оборудования. К тому же ни спутниковой, ни аэрофотосъемки, ничего… Он никогда не доверял исследовательским группам, всегда подозревал, что они если и не врут, то преуменьшают степень опасности.
В освещенных окнах за домоткаными расшитыми занавесками мелькали тени, он слышал женский смех, звук губной гармошки — чьей-то реликвии. Наверное, надеются, что, когда на материнку пойдут поставки зерна, выпишут себе проигрыватель и винилы, а пока что делают себе музыкальные инструменты из всяких подручных материалов, по вечерам собираются на танцы в этом их общественном доме…
— Эй, — крикнули ему с веранды, — эй, инспектор!
Он поднял голову.
При подготовке поселенцев отдавали предпочтение супружеским парам и сибсам, а в последнее время еще и родителям со взрослыми детьми — считалось, такие микрогруппы укрепляют инфраструктуру. Поэтому семья переселенцев могла оказаться весьма разветвленной: братья, сестры, их партнеры, братья и сестры партнеров, их взрослые дети, уже тут нашедшие себе пару, новые дети, родившиеся здесь, на новой Земле. Идеальная крестьянская семья, если честно.
Вот и здесь, на этой веранде, сидели по меньшей мере человек десять: самому старшему лет пятьдесят, самому младшему — шесть, на столе — массивная глиняная посуда, изготовленная уже здесь. Хорошая, прочная, звонкая глина, расписана местными минеральными красителями — не скоро у них заведутся искусственные…
Ну, конечно, их учили. Учили валить лес, тесать камень, пахать и сеять, убирать урожай и строить, работать на гончарном круге… Обязательные три года практики в диких неплодородных местах, в нетронутых уголках, которых на материнской Земле все меньше и меньше. Да еще в каких условиях: грязь, укусы насекомых, холод, жара. Как соорудить костер в проливной дождь, как обогреться и не заснуть насмерть ледяной зимней ночью в пустом, страшном, скрипучем черно-белом лесу, как выжить в пустыне…
Низкие палисады. Веранды. Фонарики в листве…
Ему, подвинувшись, освободили место на скамье.
Чай был, конечно, никакой не чай, а какой-то травяной сбор, но вряд ли мята — она вроде опыляется насекомыми. Может, что-то местное? Лаборатория у них тут хорошая, опасности, вероятно, никакой. Еще на блюде (красивое блюдо, асимметричное, с растительным орнаментом) лежала горка домашнего печенья. Что у них идет на сахар? Сахарная свекла?
— Как там оно, на материнке?
Здоровый парень, лет тридцать, лицо обветренное, как у всех, но руки узкие, пальцы тонкие. Под ногтями въевшаяся земля. Спрашивает дружелюбно, однако без особого интереса. Как все они.
— Ну, — он взял с блюда нежное, ломкое печенье, — пока затишье. Но вообще не очень. В Японии опять грохнуло, в Мексике сепаратисты, там уже и взрывать нечего, земля по ночам светится, а они все никак… В Британии померзло все… Да и в Испании… в общем.
— Значит, Гольфстрим и правда ушел? Помню, когда из скважины поперло, спорили: уйдет — не уйдет. Жалко. Я помню, там попугаи летали. Зеленые. И пальмы росли. Птиц тут у нас мало, вот что. А певчих совсем нет.
— Это потому, что нет летающих насекомых, — сказал он машинально. — Коэволюция. Это кто же испек такое замечательное печенье?
— Я. — Голос у молоденькой русоволосой девушки был тонким, как у ребенка.
— Спасибо. Очень вкусно.
— Я думаю, надо будет выписать пчел, — сосед его решил не отклоняться от темы, — завезти крупные медоносы, чтобы можно было опылять еще и вручную, ну, удобно, и к ним один рой. Это дорого, но со временем себя окупит, нет? Пчел, пока медоносы не расплодились, можно сахарным сиропом подкармливать…
— Да, — согласился он, — хорошая мысль.
Пчелы видят поляризованный свет. Если тут чуть иная поляризация, возникнут проблемы. Пчелам будет трудно ориентироваться. Может, в этом все дело? Чуть-чуть по-другому падают лучи на сетчатку… и все.
С другой стороны, почему бы не попробовать? Пчел сейчас по всей материнке косит какая-то чертова инфекция, а тут им, может, удастся выжить. Завезут чистый рой, он расплодится со временем…
Бог ты мой, неужто и вправду? Неужто получилось? Наконец-то получилось…
— Вот только позволят ли? — обеспокоенно продолжал будущий пчеловод. — Все-таки это сильно изменит биоту. Пчелы, цветы-медоносы…
— Позволят. Им не надо беречь эту биоту. Им важно сохранить свою, — рассеянно отозвался он. — Ну, потеснят виды с материнки на какой-то одной варианте автохтонную флору-фауну, ничего страшного. Вариант много. Собственно… мы и так влезли в чужую биоту по самое не хочу. Каждый человек — среда обитания всяких разных организмов. Одних симбиотических бактерий, если собрать, получится килограмм… А есть еще и скрытые патогенные… и вирусы… и ретровирусы. А ретровирус — это…
— Знаю, — парню явно было лестно, что с ним ведут такой серьезный мужской разговор, — конструктор генома.
— Да. К тому же есть еще куры. А в перспективе — свиньи.
Ну да, мы осторожны. Козы выедают все подряд. Овцы формируют под себя образ жизни племен-овцеводов, превращают оседлые племена в кочевников, уводят мальчиков и мужчин — самую дееспособную часть населения — на пастбища. Лошади слишком нежные, слишком разборчивые… хотя в перспективе, наверное, с ними все было бы как надо. А вот свиньи лопают что дают, быстро наращивают биомассу и занимаются своим делом, пока люди занимаются своим. Куры тоже удобны для ассимиляции, хотя есть проблемы, конечно. Всегда есть шанс перезаразить местную биоту какой-то безобидной для кур скрытой инфекцией. Или наоборот — подхватить такую инфекцию от местной фауны… Да, куры…
Он на миг прикрыл глаза.
Когда открыл, вокруг были все те же дружелюбные загорелые лица. Смех, тихие разговоры.
Со временем — если его хватит, этого времени — надо будет уговорить страны Мадридского протокола попробовать кардинально иной путь, подумал он. Не резервный семенной фонд, не генетически чистый материал, напротив — сплошь генно-модифицированные формы, бобовые с полным набором незаменимых аминокислот, суперкалорийные грибы, все такое… Чтобы не приходилось резать животных. Разводить лошадей для работы, кур — на яйца, коров — на молоко, при подготовке колонистов — гипноз, психотренинг: убивать нельзя, причинять боль нельзя, уважать чужую жизнь, не разделять разумных и неразумных… Развивать эмпатию, учиться состраданию, поднимать, как это ни дико звучит, другие виды животных до себя, и черт с ней, с биотой, с резервным генофондом, со всеми этими подстраховками, запасами на крайний случай, с жалкими и постыдными видами на то, что, когда мы окончательно загубим свою Землю, уничтожим все, до чего еще не успели дотянуться наши жадные неловкие ручки, когда все вытопчем, развалим и съедим, нам будет куда бежать или, по крайней мере, откуда вывозить, распределять, прививать, подсаживать, переопылять…
