Лоусон кивнул. Он понимал — тем, что до сих пор стоит на ногах, а также жизнью остальных пассажиров он обязан Уайлдеру и Дыму, но… Ахиллесу Годфри? Одному из самых безжалостных и ненавистных офицеров, которым когда-либо доводилось надевать синюю униформу? История о шестидесяти телах — впрочем, точное число неизвестно до сих пор — была подтверждена, а ведь есть и другие “подвиги” Безбожника и его людей! Истории о том, как они казнили пленных — сначала расстреливали, а позже вешали бьющееся в агонии тело. Истории о том, как они сравнивали с землей и дотла сжигали южные деревни без какой-либо стратегической цели! О том, как они насаживали головы убитых южан на заборы, устраивая своеобразную аллею славы, через которую шествовал майор Безбожник собственной персоной. Небезызвестным фактом было и то, что тех, кого лишь начинали подозревать в шпионаже, этот человек мог освежевать заживо… мог и делал это…
Обо всем этом Лоусон читал в газетах. Разумеется, он верил не всему, что читал, но позже находились свидетели, которые лишь подтверждали эти факты. Однако никто не знал, куда именно майор Безбожник пропал. Оказывается, он был одним из множества сотен пропавших без вести солдат, похищенных с поля боя. Без вести пропавшим — быть может, но наследие он оставить успел. Его деяния по сей день упоминаются в заголовках газет, всплывают все новые и новые жуткие подробности.
Лоусон вспомнил, как около года назад, сидя в вестибюле отеля “Святилище”, читал о том, что была найдена новая братская могила солдат Конфедерации — на фермерской земле к западу от Ущелья Фокса. Там лежало более тридцати обезглавленных тел, причем некоторым милосердно оставили головы… чтобы похоронить заживо вместе со своими братьями по оружию. Это также приписывалось Ахиллесу Годфри и его последователям, историю рассказал мальчишка-барабанщик, который чудом избежал этой резни…
— Тревор, — вновь обратился майор. — Сейчас идет война, в которой мы не можем проиграть. Мы решили бороться с бесчеловечностью, которая намеревается поглотить нас. Мы пьем кровь животных, не человеческую… если только случайно не наткнемся на свежее мертвое тело, которое мы можем учуять на кладбище. И мы всегда выпиваем из этого тела порционно, делимся. Затем возвращаем тело обратно в гроб и придаем земле без свидетелей. Между такими кормлениями проходят месяцы. Как и я говорил, по большей части мы пьем кровь животных, — его взгляд стал резче, когда он столкнулся глазами с Лоусоном. — Я полагаю, что твоя так называемая жизнь протекает по той же схеме.
— Не по той же, — холодно ответствовал тот. — Я не оскверняю могилы.
— Ты имеешь в виду, что пока не оскверняешь могилы.
— Вы начали пить ихор? Это поддерживает вас? — Лоусон вспомнил свои собственные ощущения от горького вкуса ихора Ла-Руж там, в особняке, в Ноктюрне.
— Мы побеждали в некоторых незначительных стычках и научились пить из наших врагов, когда это возможно, — кивнул Годфри. — На вкус это мерзкая жидкость, но мы обнаружили, что она действительно дает силы. Хотя, разумеется, с человеческой кровью это не сравнится. Ты никогда не пробовал ихор на вкус?
— Лишь однажды…
— Послушайте… пожалуйста… может, мне не стоит слушать все это? — страдальчески спросил Рустер.
— Я бы тоже не хотел быть свидетелем этой беседы, — поддержал его Матиас. — Мне кажется, обычному человеку знать такие вещи вредно для здоровья…
— Мы должны доставить эту девушку в госпиталь в Хелене, — сообщил Лоусон майору. — Рустер, ты можешь управлять поездом?
— В принципе могу, но нужен кто-то, кто займется топливом.
— Я могу попробовать, — вызвался Эрик. Он оторвал кусок от своего пальто, чтобы перехватить рану на плече. Заметив сомнение в глазах товарищей, молодой человек решительно сказал. — Я ранен не настолько сильно, чтобы сказываться больным, садиться и ждать.
— Пути все еще заблокированы, — заметил Матиас. — С этим что делать будем?
— Среди этих валунов нет ничего, что мы не могли бы сдвинуть. Как я и сказал, мы привели остальных. Они уже стоят снаружи, охраняя поезд… ну… то, что от него осталось, — он огляделся по сторонам, исследуя развороченный вагон. — Я думаю, что следует убрать отсюда эти тела до того, как вы прибудете в Хелену. Вам и так придется объяснять шерифу и работникам железной дороги, что случилось с поездом.
— Святой Боже! — воскликнул Рустер, в голосе его вновь взметнулась тревога. — А я ведь единственный, кто остался из экипажа! Они меня на куски разорвут, а потом каждый из этих кусков повесят!
— Мы что-нибудь придумаем, — заверил Лоусон. — Энн и я останемся в Хелене и будем свидетельствовать о бандитском налете.
— Что же это за кусающиеся бандиты? Нет, меня прямо с платформы бросят в камеру и больше оттуда не выпустят!
— Я лично поговорю с шерифом. Я могу быть очень убедительным, когда это необходимо, — заверил Тревор. Сейчас он лишний раз порадовался, что его нынешнее состояние наградило его Взором, который может сломить волю жертвы и превратить ее разум в податливую глину, коей можно придать любую угодную форму. Так или иначе, он понимал, что им с Энн придется довольно активно поработать с глиной там, в Хелене.
— Я подтвержу все, что скажет Лоусон, — с уверенностью произнес Эстерли. — Мы не можем позволить кому-то еще пострадать в этой истории.
— Мы? — Лоусон недоуменно приподнял брови.
Эстерли подошел к нему и остановился в паре шагов. Его пронизывающий взгляд упал поочередно на Уайлдера, Дыма и Годфри перед тем, как обратился к Лоусону.
— Обо мне вы уже все знаете, — кивнул он. — Я жил в чернейшей из теней. Я делал ужасные вещи собственными руками во имя Бога. Я потерял… самый драгоценный дар, который был дан мне: мою семью, — он опустил голову, и ему потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с силами и заговорить снова. — Теперь у меня ничего нет, — продолжил Эстерли, и голос его зазвенел от плохо скрываемых эмоций. — Я был вором и шарлатаном, избивал жену, пил, насмехался над отцом, изображал фальшивого пророка… а позже подался в охотники за головами.
Тревор терпеливо вздохнул, выдерживая взгляд проповедника.
— Но, мистер Лоусон, — продолжил тот, находя взгляд Тревора. — Я никогда не был солдатом. Вы окажете мне такую честь?
— Сомнительная честь, — отозвался Лоусон. — Честь, ради которой вы можете умереть… или получить нечто похуже, чем смерть.
— Я уже перешел эту черту, — покачал головой преподобный. — Я уже мертв сейчас… и вряд ли моя душа когда-нибудь сумеет вернуться к тому, что называется жизнью.
