Две машины ППС патрулировали улицы, высматривая нелояльных, пьяных, дебоширов, хулиганов и прочих, мешающих спокойному сну горожан. Таковыми оказывались все «встречные и поперечные», и попивающие в машинах для бодрости духа коньячок местные менты и прикомандированные ОМОНовцы руки и ноги обколотили, вбивая в головы аборигенов начала демократии и основы модернизации. Особо не понравившихся горожан доставляли в отделение, надевали противогаз на голову и требовали отчетливо крикнуть «Да здравствует ОМОН!»
В дежурной части третий час лупили Ваську-сантехника. Претензий не предъявляли, ни о чем особо не спрашивали. Просто били, скучая мордами, заурядно, незаинтересованно, без злости и надрыва. Начальник велел отколотить до полусмерти, ну и выполняли скучную повседневную работу, перемежая разговорами о футболе, бабах, машинах, рыбалке -- заурядные мужские базары. И Васька уже не боялся и не реагировал на удары: к нему пришло «спокойствие обреченного».
Человек перед плахой в какой-то момент перестает волноваться, страшиться предстоящей казни. Перегруженная переживаниями нервная система отключается, боль и страх сменяются легкой предсмертной эйфорией, когда готов любить весь мир и своих палачей и простить им; или усталостью и ожиданием, чтобы все скорее закончилось. Били профессионально, и давно бы смерть Ваське Мотылю, да вспыхивали яркой свечой в мозгах слова Джульетты: "Не умирай сегодня, и будет тебе счастье..." Улыбался Васька разбитыми губами и продолжал жить дальше.
Пока "слуги Закона" перекуривали за столиком дежурного, где рядом с телефоном 02 поместилась газетка с крупно нарезанным салом, куски черного хлеба и бутылка "паленого" коньяка -- обычная закусь стражей порядка на дежурстве, давали Мотылю отлежаться в камере.
Некоторое оживление наступило, когда двое, под дверной косяк ростом ОМОНовцев, втащили и бросили на пол интеллигента с разбитым носом. Мужчинка повозился, сел кое-как и, видимо, ощутив себя в безопасности в государственном учреждении, попытался качать права:
-- Я районный Нотариус, я представляю Закон, -- интеллигент провел рукавом новенького серого костюма у себя под носом и побледнел, увидев на дорогой ткани кровавый след. – Вы ответите. Вы не знаете, с кем связа…
Удар ногой в ухо оборвал на полуслове "Права Человека и Гражданина" и свалил Нотариуса в партер.
-- Где вы нашли такого клоуна? – дежурный по отделу Пузяков осмотрел испачканный в Нотариусе туфель и полез в кобуру за щеткой.
-- Задержан без документов, пьяный, оказал сопротивление при задержании, -- ОМОНовец, приподняв маску, подмигнул. – Похож на киллера, разыскиваемого Интерполом. Вот ориентировка.
-- Серьезную рыбу поймали. Иду докладывать шефу… а это кто?
В дежурку прокрался судмедэксперт Палваныч, глянул на распластанного Нотариуса, задрожал от страха и пролепетал:
-- Его жена позвонила Прокурору, и он велел незамедлительно зафиксировать нанесенные побои.
-- Промахнулись, ребята. Надо было и ее, -- Пузяков ласково взял вздрагивающего Палваныча под руку, отвел в сторону и, дохнув перегаром, прошептал. – Составляй бумажку, но если найдешь на нем хотя бы одну царапину, будешь лежать рядом. Я понятно объяснил?
Палваныч закивал торопливо, потащил, суетясь, бланки из портфеля. Выхватив из кармана ручку, принялся заполнять акт осмотра. Пузяков, положив руку на плечо судмедэксперта, остановил ретивый порыв и ткнул пальцем в место подписи. Палваныч торопливо расписался.
-- И еще пяток бланков, -- сказал Пузяков без нажима. – Пригодятся.
Палваныч выкатился на улицу и облегченно задышал:
-- Моя милиция меня бережет! Блин!
В дежурке начался второй акт спектакля. В комнату вошло пузо Витюхи-мента, а следом вплыл и он сам:
-- Нотариус? Какими судьбами? По делу или как? Задержали? Кто посмел? Били? Быть не может? В милиции, друг мой, не бьют. Приняли за рецедивиста? Ну как можно? Такое интеллигентное лицо. Накажу, немедленно накажу всех допустивших оплошность, а вас незамедлительно доставим к семье, к детишкам. Уж, извините наше служебное рвение.Зачухрин, машину к подъезду. Лично доставишь господина Нотариуса домой, чтоб дорогой не обидели.
Выпроводив Нотариуса, чокнулись коньяком, закусили салом с черным хлебом, и «ржали» до слез, наперебой пересказывая друг другу подробности задержания и избиения нотариуса.
-- Помогли, ребята, -- с трудом дотягиваясь, Витюха хлопал ОМОНовцев по плечам и улыбался в блаженном упоении. – Теперь год по вечерам народонаселение на улицу не сунется, а братьям-вампирам урок: кто сильнее, тот и главный. Никого не грохнули, надеюсь?
-- Инвалид, какой-то в «Оке» копыта отбросил. Сам виноват: костылем начал размахивать.
-- Гад, наверное, был инвалид, жалобщик и выжига, а смерть такая легкая. Главное, не зажился, -- благодушно пошутил Витюха. – Палваныч скуксится, но на инфаркт спишет.
-- Кто умер -- неизвестно, за что умер -- непонятно, но хорошо, что умер: есть, чем досадить этому зануде, -- подобострастным смешком поддержал Пузяков.
Резко зазвонил телефон, и Пузяков поднял трубку. Выслушав, позволил себе матюгнуться в присутствии шефа. Все напряглись в ожидании доклада.
-- Ульи подожгли во дворе школы, -- телефон зазвонил снова. – Ульи в детском саду. – Звонки раздавались один за другим, и капитан Пузяков докладывал о все новых возгораниях ульев.
Витюха устало опустился на стул. Ульи с пчело-комариными семьями сгорели, и всем районным вампирам снова придется пить кровь непосредственно из обывателей, рискуя заразиться человеческими болезнями и потерять бессмертие.
-- Бегом в камеру, -- в голове Витюхи созрело решение. -- Посмотрите Ваську, но не бить: живой нужен.
Зачухрин торопливо затопотел в сторону камер.
-- Готов! -- на грани сознания услышал Васька басовитый голос.
-- Тогда обычная программа: выбросим поближе к дому. Типа, отпустили живым здоровым, а потом начнем расследовать, кто его грохнул по дороге.
-- А нет -- живой...
-- Девять жизней в нем что ли? Не бить и стеречь! Ферштейн?
-- Яволь, герр капитан.
Что заставляет нас кровь из ближнего пить?
Рынок, новое мышление или, просто, --
перестали быть людьми?
Промелькнуло невпопад
Выпроводив вампиров, Петрович выбрался на лавочку около дома. Долго вертел в пальцах сигарету, отломил нечаянно фильтр, бросил на землю. Достал из пачки новую и закурил. Непряхинск превратился в своеобразный омут, кишащий нечистью, для которой уже не хватало корма, и «братья» без зазрения впивались в горло друг другу, передавая многочисленные «подхваченные» у людей болезни. Кровь из пчело-комариных ульев, как все прочие бюджетные вливания, расходились на подпитку районной верхушки.
