Её кожа, хотя и утратила некоторую эластичность, была мягкой и гладкой, как у ребёнка. Расщелина её киски окутала мои пальцы жаром.
- Ты готов увидеть остальное?
- Остальное?
Она промолчала. Думаю, ей очень нравилось лежать на плюшевом сиденье, когда к ней прикасались.
- Я показала тебе любовь, сострадание и истину. Я насытила тебя, не так ли?
- Да, - сказал я, всё ещё прикасаясь к ней.
Её прохладные пальцы переплелись с моими.
- Но мне тоже нужна пища, кое-что ещё...
- Что?
- Смерть, - сказала она.
Я уставился на неё. Моя рука обмякла.
- Истина похожа на людей. Иногда настоящее лицо скрыто. А теперь взгляни на то, чего ты раньше не видел - на остальную часть истины. На настоящую истину.
Она наклонилась и поцеловала меня. Я напрягся. Её прохладные губы заиграли на моих, её язык погрузился в меня. Всё это время мне казалось, что мои глаза открыты. Я не мог их закрыть. Поцелуй проник в меня и потянул за собой. Да, это заставило меня смотреть в широко открытую чёрную бездну, которая была её лицом.
Настоящая истина.
Сначала, будущее: семья в окне.
Мужчина, теперь безработный и пьяный, бьёт жену по лицу, превращая его в кровавую маску. Старший мальчик держит мать, а четверо других по очереди насилуют её. Он запихнул ей в рот горсть мусора, чтобы она заткнулась.
- Смотри как я расколю жбан этой сучки, - говорит он, когда они закончили.
Он разбил ей голову кирпичом, пока остальные делили её деньги.
Тем временем, в нескольких кварталах от него, его сестра раздвинула ноги для десятого незнакомца за ночь, её руки, кисти и ступни были покрыты следами от уколов, её кровь изобиловала герпесом, гепатитом и СПИДом.
Далее, настоящее: переулок бездомных.
Священник исчез. Толпа безликих юнцов захихикала, обливая бензином съёжившиеся телa под промокшими новыми одеялaми. Вспыхнула спичка. Переулок загорелся, и банда смеясь убежала. Огонь шипел на коконе человеческой плоти. В морозной ночи раздались крики.
И наконец, прошлое:
Cначала визг тормозов, лязг металла, и шея его жены хрустнула, как виноградная лоза, когда её голова ударилась о ветровое стекло. Потом видение вернулось на час назад. Гостиничный номер. Кровать. Она голая, на четвереньках. Его жена деловито делала минет молодому человеку, стоящему перед ней. Он грубо взял её за голову и сказал:
- Да, Дафф, ты рождена для сосания хуя! Я трахну твои миндалины!
- Лучшая "глубокая глотка" в городе, я же говорил! - сказал другой мужчина, который вставлял свой пенис в её прямую кишку. - Держу пари, твой муженёк обосрался бы, если увидел это, а?
В конце концов он кончил ей в кишечник.
- А вот и обед, - сказал первый, когда начал кончать ей в рот.
Его жена проглотила сперму, мурлыча, как кошка. Потом она легла на кровать.
- Ты можешь в это поверить? Я сказала этому придурку, что иду в магазин красок, выбирать цветовую гамму для дома.
- Когда ты уже бросишь это никчёмное дерьмо? - спросил второй.
Она начала мастурбировать им двоим.
- С чего бы? - сказала она. - Он держит меня в драгоценностях, а вы ребята, держите во мне члены.
Затем все трое рассмеялись.
Поцелуй прервался. Я думал, что падаю с высоты, как только что перерезанная веревка. Я обмяк на сиденье. Старуха посмотрела на меня, но я увидел, что она вовсе не стара. Она выглядела как подросток. Пища, которую она получила из моей истины, сделала её сильной, весёлой, сияющей и молодой. Её белые волосы стали чёрными, как вороново крыло. Бледная кожа натянулась на молодые мышцы и кости, большие белые шары ее грудей стали твердыми прямо на моих глазах. Их свежие соски вздымались, указывая на меня, как стенные гвоздики.
Я не мог говорить. Я даже пошевелиться не мог.
Жадные руки принялись ласкать меня, её глаза сияли. Она снова поцеловала меня, лизнула, наслаждаясь тем, чем я был для неё. Её дыхание обожгло моё опустошенное лицо.
- Ещё немного, - выдохнула она.
Она пускала слюни. Она сунула руку под сиденье. Лезвие бритвы сверкнуло в ледяном свете. Затем она очень осторожно вложила его мне в руку.
* * *
По крайней мере, это было не больно. Это было даже приятно. Это было очищение. Понимаете, о чём я? Теперь почти ничего не видно. Как гаснет свет в театре. Я вижу только маленькую девочку. Она наблюдает за мной. Она улыбается, молодеет и оживает на мясе Провидения, на сладком-сладком пике истины.
Перевод: Олег Казакевич
Вероятно, самая популярная история, когда-либо рассказанная - это "Рождественская песнь" Диккенcа; кажется, я где-то читал, что было опубликовано больше печатных экземпляров этой истории, чем любой другой фантастической истории. Я в это верю. Но я также могу сказать, что первым рассказом, оказавшим серьезное влияние на меня лично, был "Был ли это сон?" Ги де Мопассана. Здесь я смешал оба элемента влияния. Это, наверное, самая негативная история, которую я когда-либо писал. Несмотря на то, что я считаю себя позитивистом... Я не совсем уверен, что заставило меня написать эту историю. Я обдумывал этот вопрос в течение многих лет, но я совершенно уверен, что никакого ответа никогда не возникнет.
"Не тот парень"
- Мы изрядно попортили его, - заметилa Уэндлин.
Рена ухмыльнулась.
- Ага. Классно, да?
Ни одна из женщин, кстати, не носила трусиков. Когда каждая из них наклонилась над большим открытым багажником глиняно-красного "Малибу" 76-го года, этот факт был бы очевиден любому зрителю. Не то, чтобы рядом со старым Мостом Губернатора в 4:30 утра были зеваки. Тем не менее, чем дальше эти две женщины наклонялись, тем больше их задницы, т.е. булочки, т.е. ягодичные мышцы, т.е. попки выглядывали из-под их коротеньких юбочек. Рена носила обтягивающую синюю кожу. Уэндлин носила более зрелую "Ralph Lauren" чайно-морского цвета.
- Этот был смешной, - сказала Рена.
- Ага, - согласилась Уэндлин. - Горлопан и каламбурщик.
Рена хихикнула:
- Одним долбоебом-красавчиком, оскорбляющим женское общество, меньше.
Лунный свет, колеблющийся через высокие деревья, высвечивал пятнами их вытянутые спины и ноги. Где-то ухнула сова. Прямо под ними пологий ручей бурлил по камням.
Они обе надели латексные перчатки, когда склонились над трупом; только потому, что они были импульсивными, не означало, что они были тупыми. Они прочитали все об углекислородных лазерах полиции штата и специальных процедурах со смолой, которые могут снять отпечатки пальцев с человеческой кожи. Не может быть, чтобы этих двух девах поймали. Уэндлин не могла представить себе ничего более ужасного: жизнь в государственной тюряге, в сточной канаве, за стеной. Она не была против женских удовольствий, но каждую ночь вылизывать, покрытую коркой, пизду 150-килограмовой "мамы" из тюремного блока было ей не по кайфу. Конечно же, нет.
- Дерьмо! - вдруг забеспокоилась Рена. - Где его...
Уэндлин, свирепо взглянув, застыла с плоскогубцами.
- Боже, иногда ты такая невнимательная, Рена! Лучше бы тебе найти его! Ты оставила его в доме?
- Уфф, - Рена моргнула. - Не думаю.
- Как насчет твоей сумочки? Может ты положила его в свою сумочку?
- Уфффффф...
- Рена, честное слово, ты должна стоять перед вентилятором, чтобы выветрить воздух в своей голове!
- Ну прости! – скулила Рена, собираясь пустить слезу. - Я не помню, что я с ним сделала!
Уэндлин покачала головой. Ребёнок, - отмахнулась она. Так недальновидно. Рене было всего 23, и она бывала взбалмошной. Уэндлин, на шесть лет старше, рассматривала ее в каком-то смысле как сестру, по крайней мере, когда они не облизывали вагинальные бороздки друг друга. Сестры обычно не занимаются такими практиками. Это была скорее эзотерическая вещь, возможно, психическая/социальная связь. Они были сестрами эфира.
