Но что же такого ужасного в увиденном было сейчас? Нет, дело здесь явно не в червях и спиралях.
В палатке понемногу становилось светлее, а я все еще сидел на коленях, застыв, словно чего-то ожидая. Где-то запела птица – возможно, та самая, которую я мельком увидел, но это почему-то не успокоило, а наоборот – заставило остро ощутить реальность стремительно приближающейся опасности. И тут с другой стороны палатки что-то заскреблось – мягко и даже как-то грустно. Что же это может быть? Тоже какое-то животное или ветки?
– Ах! – как показалось, очень громко вскрикнул я и почувствовал, что глаза наполняются неконтролируемыми слезами.
Жуткая черная тень появилась в правом нижнем углу палатки и начала медленно двигаться в сторону окна. Очень хотелось принять ее за ветку, но, хоть и искаженно, я видел на ней вздыбленные волосы, а потом появился этот запах – свежевырытой могилы. Я осторожно вдыхал его, боясь пропитаться зловонием целиком и умереть, как было в последний раз на кладбище.
В тот день бабушка взяла меня с собой на Пасху, и набитый людьми бело-синий автобус долго вез нас по каким-то ухабам в неизвестные и таинственные Островцы. Для меня это слово ассоциировалось с водной гладью и множеством маленьких отмелей, по которым придется идти, чтобы попасть к нужным могилам. И кому только пришло в голову делать кладбище в таком неудобном и потенциально опасном месте? Хорошо еще, что я был в сапогах и любил прыгать, а вот за бабушку испытывал большие опасения – как бы ее не засосало в какое-нибудь болото и мне не пришлось непонятно как возвращаться назад в одиночестве. Что еще хуже – потом меня, конечно, спросили бы – где же она? И я не представлял – как буду оправдываться и уверять, что непричастен к смерти бабушки, а так получилось случайно как раз из-за людей, которые почему-то распределили могилы по островкам.
Что удивительно, в автобусе все вели себя очень доброжелательно и даже весело переговаривались – такое казалось уж слишком не соответствующим посещению кладбища настроем. Потом мы вышли на остановке, пересекли дорогу и оказались в искусственном изобилии цветов. Мне было позволено вынуть пару ярко-красных бутонов на проволочных и почему-то перекрученных поролоном ножках, и, миновав высокие арочные ворота, мы оказались перед невообразимым пересечением асфальтовых и вытоптанных в земле дорожек. Между ними неровными рядами стояли плиты, которые показались мне уродливыми и заведомо холодными, словно берущими свое начало где-то глубоко под землей – в царстве вечного мрака и ужаса. Но больше всего не понравились свежие грязно-желтые холмики – как пояснила бабушка, здесь совсем недавно кого-то похоронили, поэтому сверху лежит так много венков и цветов, а вместо плиты торчит небольшая металлическая табличка. Последняя явно была не лишней, иначе трудно было бы вообще найти нужную могилу, что пугало и в то же время заставляло почувствовать себя взрослым и все понимающим.
– А где же вода и островки? – удивленно спросил я бабушку и получил весьма характерный для взрослых, которые мнят себя всезнайками, малопонятный ответ:
– Чего ты там напридумывал? Это просто такое название места, и все тут.
Чем пришлось и довольствоваться – впрочем, я особенно об этом и не думал, убедившись, что ничего страшного и опасного здесь на самом деле нет. Однако буквально через несколько шагов меня захватило кое-что другое – стало казаться, что за этими железными воротами я оставил все свои заботы, казавшиеся очень важными. Наверное, если пробыть в таком месте долго, то никуда потом не захочется и идти. Гораздо проще и правильнее будет попытаться забиться под какой-нибудь свежий холмик и дружелюбно произнести лежащему там человеку:
– Эй, друг, подвинься немного, а то здесь тесновато.
Вдыхая могильный запах, я неожиданно представил, как мелкие темные частицы начинают оседать внутри, копиться и постепенно превращаться в грязно-желтые горки, а потом начнут сыпаться изо рта, ушей и глаз. Не успеешь оглянуться, и окажется, что вокруг царит тишина, никого нет, а земля не только внутри, но и окружает повсюду. Хочется вырваться и убежать к привычной жизни? Да, но надо себя сдерживать – ведь ты умер, все уже попрощались и даже соорудили для тебя такой замечательный холмик. А в мастерской, расположенной чуть в стороне и чем-то похожей на рынок стройматериалов, какой-то серьезный человек уже начал высекать на камне твое имя.
Это было по-настоящему страшно, и я старался не дышать, но, казалось, эта вонь уже пропитала всю мою одежду, кожу и так просто не отступит. Вот и теперь – я был в ужасе и удивлен, как это ребята рядом могут продолжать спокойно спать, когда здесь так смердит, и ветерок доносит не запах травы и цветов, а безвкусный могильный холод. Да, никакой ошибки здесь быть не может – неужели он плыл ко мне все это время из Островцов и, наконец, настиг? Или мы встанем, выйдем из палатки и увидим, что она стоит в центре гигантского кладбища, сплошь состоящего из свежих холмиков, засыпанных искусственными цветами, но бурлящих, удерживающих из последних сил тех тварей, что оказались внутри, но очень хотят выбраться наружу. Зачем? Конечно, чтобы отомстить, отыграться на тех, кто обрек их на ужасное существование в вечной темноте и забвении, а возможно, и попытаться вернуть себя к привычной жизни, поменявшись с кем-то местами.
Сначала, из-за толщины тени, я подумал, что это точно зловещая рука существа, вырвавшегося из могилы. И испытал даже чувство некоторого облегчения от того, что ни разу еще никого не хоронил и, следовательно, не могу быть обвиненным к причастности к такому преступлению. Но тень постепенно становилась меньше и вместо пальцев оканчивалась небольшим разлапистым бугорком. Это почему-то начало пугать меня еще больше – может, рука обрублена?
Но нет – пожалуй, я знал страшный ответ с самого начала, просто не мог и не хотел в это верить. Теперь же завороженно глядел, как в окошке палатки возникает маленькая волосатая лапка, и мне показалось, что волосы становятся дыбом, а мою голову пронзает такая боль, словно она лезет уже через нее, выдавливая мозг и кроша кости черепа. Потом все замерло, словно наслаждалось произведенным эффектом, потом лапка изменила траекторию, поддев узкое пересечение материала, делящее окно на небольшие квадратики, и проникла внутрь.
Она двигалась медленно, но как-то неестественно дергаясь, словно ее обладатель испытывал серьезные трудности. Когда вонь стала совершенно невыносимой и, чуть двинув головой вперед, я мог бы уже коснуться свалявшихся грязных волосков, лапка остановилась и разжалась, выпуская острые когти. В этот момент у меня почему-то мелькнула мысль – не поседели ли у меня волосы, как было в большинстве кинолент, где герой испытывал нечто подобное? А потом весь скопившийся и разъедающий меня изнутри ужас вырвался наружу, и я завопил:
