Еще двадцать две минуты. Раз плюнуть.
Находясь на глубине в двух метрах под землей, Уайти удивлялся, как радио вообще работало. Однако приемник ловил только одну волну – Кей-Ди-Эл-Уай: «По всей стране… в любое время…». Пожалуй, это было еще хуже, чем быть заживо погребенным.
«Я могу это сделать. Двадцать две минуты. Ерунда. Ерунда. Черт, неужели это самое худшее, что они могли придумать?»
– Я за тобой наблюдал. Ты не похож на сопляков из этого гребаного города. Ты ходишь по краю. Люблю таких людей, – сказал ему Джон Эванс. – У нас своего рода братство. Может, тебе интересно?
Обычно Уайти Доббсу было наплевать, кто что думает. Но Джон Эванс – другое дело. Он был единственным в этой дыре, кто мог за себя постоять, а потому Доббс уважал его.
– Ну так как же? – спросил Джон.
У Доббса никогда до этого не было друзей, и он не ожидал, что ему уделят столько внимания.
– У нас есть обряд посвящения. Чтобы знать, на что ты способен. Этим Джон просто достал Доббса. Он уже готов был наставить на большого мальчика свой нож, но что-то во взгляде Джона Эванса остановило его, какое-то животное чувство подсказало, что, если они сцепятся, один будет мертв.
– Давайте, предлагайте, – ответил Доббс.
Джон кивнул, затем спокойным скучным голосом спросил:
– Ты боишься темноты? Молчание.
Вдох.
Семья Доббсов или, вернее, все, что от нее осталось, переехала в Черную Долину одиннадцать месяцев назад, вскоре после смерти отца Уайти.
Для Уайти Черная Долина имела только одно преимущество – здесь жила тетя Джерти, престарелая сестра его матери. Работая на лесопилке, ее муж умудрился по локоть отхватить себе руку и умер от потери крови прежде, чем рабочие довезли его до больницы. Это была его вина – все так говорили, даже сама тетя. Но лесопилка изрядно раскошелилась, обеспечив пожизненно Джерти, так что она могла заботиться о младшей сестре и ее бродячем семействе.
Старшая сестра Уайти, Мэри Джин, сучка, сбежала с водителем грузовика через месяц после того, как они переехали. Последнее, что о ней слышали, – это то, что она живет в этой долбаной солнечной Флориде. Проваливай, дрянь.
Немного спустя мать Уайти нашла себе утешение в стакане виски. Она пристрастилась к бутылке, а Уайти оказался предоставлен сам себе.
«Как раз то, что нужно», – сказал он, ухмыляясь в темноте.
Если бы все эти простаки из дрянного городишки знали его в Балтиморе, они бы просто не поверили. Там он был известен под своим настоящим именем Мелвин и являлся обычным подростком с копной каштановых волос, прыщами, пошлыми мечтами и папочкой, который периодически по ошибке принимал его за боксерскую грушу.
«Хорошая взбучка сделает из тебя мужчину», – любил говаривать его дерьмовый папаша. По-видимому, он пытался сделать мужчину и из матери Уайти: она так же часто обновляла синяки, как другие женщины платья. Но Мэри Джин, сучка, ускользнула от кулаков папаши. Хотя это была и не вся правда. Уайти частенько слышал сдавленные крики из ее комнаты, когда отец объявлял, что пришло время «кормить змею». И Мэри исполняла эту роль с тех пор, как ей исполнилось двенадцать.
Но это не касалось Тэнди. Десятилетняя сестра Уайти всегда занимала особое положение: нарядная, привлекательная, уверенная – неожиданный всплеск в генетике семьи Доббсов.
– Когда я вырасту, мы с тобой поедем в Калифорнию, – говорила она Уайти.
– В Калифорнию? Почему в Калифорнию?
– Потому что там живут все волшебники. Я видела передачу по телевизору. Там растут пальмовые деревья, плещется Тихий океан и светит солнце, всегда светит солнце. В Калифорнии не бывает дождей. Это факт – у них даже есть песня про это.
Мы с тобой… Мы с тобой…
Бедняжка Тэнди.
Она вступила в борьбу с отцом против его власти в доме. В результате он избил ее сильнее, чем мать, сильнее, чем Уайти.
Сильнее.
Но она никогда не сдавалась. Никогда.
Клик.
Флип.
Клик.
Флип.
Доббс играл лезвием в темноте. Этот нож он нашел в аллее незадолго до того, как это случилось. Одно движение – и лезвие со свистом рассекало воздух, оживало в его руке, отражая невидимый свет. Это был первый символ его власти, его первый друг, а через две недели он впервые отведал пищи.
Старик ужасно избил его в тот вечер, сломал ему нос и пару ребер. Глаза Уайти распухли до такой степени, что он с трудом видел. Он боялся, что ослепнет.
Все были дома, когда это случилось: мама скрючилась в уголке в полубессознательном состоянии, лицо ее горело от побоев; Мэри Джин рыдала на диване.
Тогда папаша приступил к Тэнди, прямо там, в столовой. Уайти попытался остановить его. Но все, чего ему удалось добиться, – новая смачная взбучка, после которой он распластался на полу, беспомощно глядя сквозь почти закрывшиеся глаза.
Не вспоминай. Не вспоминай.
Тэнди боролась, боролась жестоко, слишком жестоко. Затем его отец вскрикнул.
Крик постепенно перешел в визг, а затем смолк. Потом раздался тихий, слабый звук, как будто ботинком раздавили жука, как будто хрустнула сломанная веточка, – это отец свернул шею Тэнди.
Наступила настоящая тишина, тишина абсолютная и гиблая – его феерическая сестренка превратилась в неподвижную тряпичную куклу на полу.
Суть происходящего проникала в сопротивляющееся сознание Уайти… и ускользала. Именно в тот момент Уайти Доббс окончательно сошел с ума.
Вас приветствует Кей-Ди-Эл-Уай в самом начале десятого часа. С вами Ларри Пеппердин и Хэнк Уильямс-старший…»
Сколько еще?
Пятнадцать минут. Перезвоны музыки кантри заполнили ящик, казалось, что они обволакивают холодной жидкой грязью. Уайти Доббс потер рукоятку ножа, потом осторожно ощупал лезвие. Оно было теплым. Что, если они забыли?
Вдох.
Не смей думать об этом. Все это плевое дело.
Он не боялся гроба и не боялся быть заживо погребенным. Во всем была виновата темнота, одиночество среди всех этих воспоминаний, среди мелькающих перед глазами непрошеных сцен.
Вдох.
Полиция расценила это как самозащиту. Тело его сестры и перекошенное от побоев лицо Уайти не оставляли сомнений. Но все равно появились вопросы. Он уловил обрывок разговора полицейского с медсестрой в больничном коридоре:
– … Какой-то кошмарный сон, мужик выпотрошен и разделан – прямо рыбное филе. А кровь, Боже праведный, – кажется, малыш просто купался в ней… Черт, было впечатление, что вся комната раскрашена ею. Двадцать два года на службе, а ничего такого не видел. К тому же, – скептически подвел итог полицейский, – ему всего пятнадцать.
– А что у него с волосами? – спросила сестра.
– Были каштановые до вчерашнего дня. Сейчас белый, как лунь. Каждый волосок побелел до корня, как у привидения.
