В картонном ящике покоилась тщательно обернутая книга внушительных размеров. Еще до того, как я развернул ее, пыльный, резковатый запах старой бумаги, дерева, кожи и клея ударил мне в нос. Упакована она была в тонкую папиросную бумагу и газеты. Под всем этим оказался переплет черной кожи, весь в сильно пострадавшем от воды замысловатом орнаменте в виде завитков. Я был обескуражен. Книга была очень старой, не из тех, к которым следует прикасаться голыми руками, и она уже серьезно пострадала от времени. Я ощутил волнение от осознания того, что прикасаюсь к истории. Уголки не поврежденной влагой бумаги оказались шероховатыми, но в то же время очень мягкими на ощупь. В нашей библиотеке хранится старинная документация, связанная с китобойным промыслом, и мне было позволено время от времени копаться в этих архивах, а иногда пытаться реставрировать тот или иной документ. Полученного опыта мне хватило, чтобы понять: книга относится, по крайней мере, к XIX столетию. Такие книги никогда не пересылают, предварительно не предупредив адресата. Я застелил стол газетами. Конечно, такая раритетная вещь достойна настоящего пюпитра, на котором ее следовало бы разложить, прежде чем читать, но пюпитра у меня в доме не оказалось.
Записка была воткнута под верхнюю крышку переплета. Водянистые чернила. Тот же самый неровный почерк человека, у которого слегка дрожат руки.
Уважаемый мистер Ватсон!
Я приобрел эту книгу вместе с остальными, продававшимися на аукционе оптом. Ее плачевное состояние делает для меня это приобретение совершенно бесполезным, однако имя Вероны Бонн, написанное на заднем форзаце[2], возможно, вызовет любопытство у Вас и членов Вашей семьи. Это интересная книга, и я надеюсь, что у Вас она приживется. Пожалуйста, не стесняйтесь и звоните, если у Вас возникли вопросы, ответы на которые, возможно, Вы сможете услышать от меня.
Подписана записка была неким мистером Черчварри из «Черчварри и сын». Ниже был указан номер телефона. Книготорговец, специализирующийся на антикварных изданиях.
Верона Бонн. Какое отношение моя бабушка имеет к лежащей передо мной книге? Будучи бродячей циркачкой, как и моя мама, бабушка просто не могла иметь ничего общего с подобного рода букинистическими раритетами. Кончиком пальца я перевернул страницу. Бумага едва не порвалась от моего прикосновения. Страницу заполнял написанный каллиграфическим почерком текст, – возможно, излишне каллиграфическим, – так как обилие завитушек несколько затрудняло чтение. Как оказалось, передо мной было нечто среднее между конторской книгой и дневником некоего мистера Гермелиуса Пибоди. Помимо этого удалось разобрать слова «путешествующие» и «курьезы». Все остальное оставалось непонятным из-за повреждений, вызванных влагой, и излишнего пристрастия мистера Пибоди к каллиграфии. Листая страницы, я обнаружил на них сделанные рыжими чернилами рисунки женщин, мужчин, домов, странных фургонов с закругленными крышами… Я никогда в жизни не видел свою бабушку. Она умерла, когда моя мама еще была ребенком. Мама мало рассказывала мне о ней. Какое отношение эта книга может иметь к моей бабушке, оставалось непонятным, но от этого не менее интригующим.
Я набрал номер телефона, указанный в записке, игнорируя писк, означающий, что на автоответчике для меня есть непрочитанное голосовое сообщение. Я ожидал довольно долго, прежде чем на том конце линии включился автоответчик и старческий голос сообщил, что я звоню в букинистическую фирму «Черчварри и сын». После этого голос попросил меня назваться, указать точное время и дату моего звонка, а также подробно описать, что за издание я ищу. Почерк меня не обманул. Я буду иметь дело со стариком.
– Мистер Черчварри! Вам звонит Саймон Ватсон. Я получил вашу книгу. Не знаю, зачем вы послали ее мне, но меня, признаюсь, разбирает любопытство. Сегодня двадцатое июня, шесть часов утра. Книга меня заинтриговала. Я хотел бы больше о ней узнать.
Я оставил номера домашнего и рабочего телефонов, а также номер моего мобильника.
На противоположной стороне улицы Фрэнк направлялся к стоящему на краю его участка амбару, превращенному хозяином в мастерскую. Под мышкой он нес что-то деревянное. Наверное, какой-то шаблон, необходимый в его работе. Мне следовало бы попросить у него денег, а не порекомендовать имя строительного подрядчика. Строителей я и сам найду, а вот деньги на оплату их труда… Это совсем другое дело. Мне нужна прибавка к жалованию или еще одна работа. А может, и то и другое сразу.
Мой взгляд остановился на мерцающем огоньке. Голосовая почта. Точно. Я набрал комбинацию цифр. Голос, который я услышал, застиг меня врасплох. Я не ожидал, что она может позвонить.
– Привет! Это я! Черт! Не так часто я звоню, чтобы просто сказать: «Это я!» Ладно… Надеюсь, ты меня узнал. Как бы то ни было, это я, Энола. Я звоню, чтобы предупредить: в июле я собираюсь к тебе наведаться. Буду рада тебя повидать, если ты все еще обретаешься в наших краях. Мне, честно, хотелось бы с тобой увидеться. Ну… Я приезжаю домой в июле. Оставайся дома! Договорились? Пока!
Я прокрутил запись в начало. Она и впрямь не так часто звонила, чтобы ограничиться фразой «Это я!». Ее голос звучал на фоне какого-то шума. Болтали и смеялись люди. Мне показалось, что я слышу звуки, издаваемые вращающимися каруселями. Впрочем, не исключено, что это мне только почудилось. Ни точного времени, ни конкретного дня. Июль… И все тут! Впрочем, Энола не работает, как обычные люди. Для нее иметь в запасе окно размером в целый месяц – не блажь, а необходимость. Хорошо, что она позвонила, но на душе было как-то тревожно. Энола звонила не чаще одного раза в два месяца, а домой не приезжала уже лет шесть. В последний раз сестра заявила, что, если ей доведется еще хоть день прожить под одной крышей со мной, она этого просто не выдержит. Люди часто такое говорят, но в тот раз и я, и она знали, что ни капли преувеличения в ее словах нет. Нечему удивляться, ведь четыре года, минувшие со дня смерти отца, я только тем и занимался, что докучал Эноле своей заботой. С тех пор она изредка звонила, оставляя на автоответчике несколько путанные голосовые сообщения. Наши разговоры отличались непродолжительностью и касались лишь вещей вполне конкретных. Два года назад она позвонила и сказала, что больна гриппом. Сестру я нашел в номере одного из отелей Нью-Джерси. Она, что называется, жила в обнимку с унитазом. Энола наотрез отказалась ехать домой, и мне пришлось три дня ухаживать за ней в ее номере.
Она хочет приехать ко мне. Пусть приезжает. Я ничего не переставлял в комнате сестры со дня ее отъезда, надеясь, что рано или поздно она вернется. Когда-то я подумывал о том, чтобы сделать из этой комнаты библиотеку, но всегда находились более неотложные дела: заделывание дыры в крыше, ремонт электропроводки, замена стекол в окнах. Что-либо переделывать в комнате давно покинувшей меня сестры казалось делом не первоочередной важности. По крайней мере, так мне проще было думать.
