Квакин уперся ногой в чемодан, с сомнением почесал затылок:
— Гляди, тяжелый какой. Трешница с вас, гражданин хороший…
— Простите?
— Три рубля нам дадите, дяденька, за работу? — громко, как у глухого, уточнил Фигура.
Загадочный человек растянул губы в некое подобие улыбки, снял очки — глаза у него были холодными, серыми и мертвыми, как талый лед в реке. Он внимательно оглядел подростков, прошептал:
— О! Я дам вам нечто большее… гораздо большее…
В тот самый памятный вечер, неделю назад, накануне грозы, жительница седьмого дома, по фамилии Сычева, больше известная в поселке как Сычиха, маялась бессонницей. Скверное предчувствие заставило ее выглянуть в окно — проверить соседскую дачу. Шуточное ли дело — оставить мальца без надзора на половину лета! Когда еще приедет его родственник? Приедет ли вообще? Она тяжело вздохнула — ясно, не от хорошей жизни мамаша оставила сына и помчалась в город. Говорят, сейчас многих с тюрем выпускают — за мужа хлопочет. Только один Господь ведает, чем такие хлопоты могут кончиться…
Сычиха отперла резные дверцы буфета. Там, в глубине полки, была припрятана старинная икона с лампадкой и бутыль святой воды. Женщина трижды перекрестилась, отлила воды во флакон из-под духов, взяла с полки маленький серебряный крестик, а затем вынула из ящика катушку ниток с иглой — спрятала в карман передника, — прихватила сковороду с жареной картошкой и направилась к тринадцатому дому — поглядеть, как живется Тимке — мальчишке Гореевых.
Мальчишка крепко спал на кожаном диване, накрывшись простыней, — набегался за день. Сычиха не стала зажигать свет, бесшумно перевесила на спинку стула пионерский галстук, взяла брюки и синюю рубашку. На веранде она сбрызнула одежду святой водой, потом, покряхтев, вдела нитку в иголку, аккуратно вывернула карман брюк и зашила в подкладку серебряный крестик.
— Так-то оно лучше, а то дите мотается, как неприкаянное. Еще сглазят, — бормотала старуха. С первыми раскатами грозы она заторопилась домой, перекрестив на прощание белобрысый затылок соседского мальчика, и аккуратно захлопнула за собой двери.
Вот как обстояли дела в поселке накануне памятной грозы.
Сейчас небо было чистым и звездным, совсем стемнело. Ольга не пошла по аллее мимо поселкового кладбища, а решила срезать угол, чтобы было быстрее, и побежала прямо по мокрой от вечерней росы зеленой траве. Миновала огороды, зашагала вдоль сараев прямиком к оврагу.
Останутся справа развалины старинной графской усадьбы, а там и до станции рукой подать, подбадривала себя девушка, там огни, свистят поезда дальнего следования, бегут по рельсам электрички, толпятся на платформе советские граждане. Ольга прибавила шагу и, чтобы не чувствовать себя совсем одинокой в запущенном саду, больше похожем на лес, стала напевать кавалерийский марш:
Приказ: «Голов не вешать
И глядеть вперед!»
Ведь с нами Ворошилов,
Первый красный офицер,
Сумеем кровь пролить
За СССР…[3]
Где-то за спиной Ольги, наверное в одном из старых сараев, застучали трещотки, зазвенело битое стекло. Она оглянулась, тут же споткнулась, туфля слетела с ноги и покатилась в овраг.
Девушка попыталась нагнать туфлю-беглянку, подпрыгивала на одной ножке, но не удержалась и свалилась, над ее головой темной массой сомкнулись ветки орешника — веселый кураж сразу исчез.
Ольге стало по-настоящему страшно — она почувствовала, что не одна в этом заброшенном зеленом уголке. Тревожно шуршали листья, хлопали крыльями вспугнутые пичуги, по небу медленно поднималась огромная, полная луна.
— Кто здесь? — крикнула Ольга в темноту, засунула руку в сумочку и сурово сдвинула брови. — Хватит прятаться! Выходите! Иначе я!..
Из-за куста появился высокий брюнет в прекрасно сшитом костюме, приветственно приподнял мягкую шляпу:
— Простите, я не хотел вас напугать… — Он приблизился к Ольге.
— Стойте там, или сейчас буду стрелять!
Незнакомец послушно остановился и улыбнулся: у него были ровные, белоснежные зубы, как у сильного дикого зверя.
— В меня давно никто не стрелял, — он протянул вперед руку с ее потерянной туфлей. — Мне кажется, это ваша…
— Зачем вы прятались и следили за мной? — Ольга поднялась. — Как шпион.
— Следил? Я всего лишь слушал, как дивно вы поете! Хотя слишком воинственно для юной девушки… — Незнакомец начал повторять песню профессионально поставленным голосом, но быстро спутался в словах:
…мы красные кавалеристы
трам-пам-пам…
Ольге понравилось.
— Вы артист?
— Нет, я всего лишь люблю оперу…
— Поете в самодеятельности? — Девушка взяла из рук незнакомца туфлю и облокотилась на его крепкое предплечье, чтобы надеть.
Незнакомец чуть заметно поморщился, слегка отстранился, кивнул на сумочку:
— Послушайте, что у вас там? Действительно браунинг? Или серебряная ложечка?
— Браунинг, — кивнула Ольга: признаться, что она соврала, было стыдно. — Отцовский, наградной. Наш папа командует бронедивизионом, он в служебной командировке… Я сейчас иду на станцию встречать сестренку… Уже темно, поздно, а ее все нет и нет. Понимаете, я никого не боюсь, а она маленькая еще. Наслушается всяких глупых молочниц, всяких сказок про волков-оборотней, испугается… Ну скажите, разве могут оборотни жить в колхозном саду?
— Нет. Оборотней не существует, как доказала передовая наука, — расхохотался незнакомец.
Ну конечно — их просто нет! На сердце у Ольги сразу стало легко и весело, она уже собиралась улыбнуться, но где-то совсем рядом раздался протяжный дикий вой.
— Собака воет, — поспешил успокоить ее поклонник оперы и предложил: — Давайте я вас провожу до станции — мы можем спеть дуэтом, что-нибудь романтическое, как вам это:
…я люблю нас, Ольга,
я люблю вас, Ольга… —
пропел он фразу из оперы «Онегин». Девушка настороженно замерла — в ясном лунном свете ее кожа казалась перламутровой, подобной драгоценной морской жемчужине, а испуганные глаза огромными и чистыми, как озерная вода.
— Кто вам сказал, что меня зовут Ольга?
— Вас зовут Ольга? Я не знал… какое приятное совпадение…
— Только не говорите, что вы — Евгений! — насупилась девушка.
— Для чего мне обманывать милую девушку, тем более — соседку по даче? Я живу в тринадцатом доме, по улице Зеленой, называйте меня — Арман.
— Арман? Наверное, в честь товарища Арманд?[4]
