— Закрой рот! — Собственный рык я не узнал. Низкий, злобный, сочащийся бешенством. — И не смей мне угрожать! Иначе жалеть придется тебе!
Не ожидавшая отпора девица испуганно попятилась и, зацепившись за стенд с дисками, нервно дернулась. Выставочные экземпляры зашатались, и карточным домиком осыпались на пол. Тишину зала разогнал треск хрустящей пластмассы.
— Эй! Что тут у вас? — Из других отделов сбегались ребята.
Картина, наверное, была та еще. Бледная клиентка, топтавшаяся по рассыпанным коробочкам дисков, и я, сжимавший и разжимавший кулаки, с перекошенным от злобы лицом.
— Рэм! Рэм?! Что случилось?
Ярость быстро улетучивалась, оставляя ощущение гадливости, как будто мне пришлось выкупаться в бочке с помоями. Я брезгливо поморщился и сказал:
— Ничего.
— Точно? — Серега, парень из соседнего отдела, не слишком поверил моим словам, но расспрашивать подробности не стал.
— Помогите! — девица пришла в себя и завизжала так, что стекла задрожали в витринах. — Секьюрити! На меня напали! А вам тут дела никакого нет! Да я в суд подам!
— Успокойтесь, пожалуйста. Мы во всем разберемся! — Вовремя подоспевшие охранники увели Барби прочь, кидая назад недоуменные взгляды.
— Ну ты это, даешь, — качнул головой Серега. — Понимаю, конечно, достала она тебя. Они всех нас достают. Но не так же…
— Жара, нервы ни к черту.
И если это объяснение Сережку вполне удовлетворило, то начальника, Николая Александровича Сычева, вызвавшего меня "на ковер", совершенно не убедило.
— Вот хороший ты парень, Рэм, — он открыл папку, пролистнул подшитые документы, среди которых мелькнула моя фотография. — Исполнительный. Ответственный. Трудолюбивый. Для таких, как ты, в нашей компании открыты все двери. И что же я вижу?
Сыча я слушал молча, не перебивая. Шеф терпеть не мог, когда кто-то прерывал его речь репликами, замечаниями или оправданиями.
— Третья жалоба, — продолжил он, сам же ответив на поставленный вопрос. — За последние полгода. Клиенты возмущены твоим неподобающим поведением. Ты же знаешь, Рэм. Клиент всегда прав. Так в чем дело? — он оторвался от личного дела и, посмотрев на меня, забарабанил по столу пальцами.
Я хранил молчание.
— Да, встречаются покупатели с невыносимым характером. Да, порой они требуют невозможного, орут и топают ногами, чтобы добиться своего. В чем заключается твоя работа? За что тебе платят деньги? Я вам всем устал уже это повторять. Тебе платят за то, чтобы ты мило улыбался и выполнял желания клиента.
— А еще выслушивал оскорбления, — не удержался я от замечания.
Николай Александрович нахохлился и в самом деле начал напоминать сыча. В его глазах я только что совершил непростительный поступок, подтвердив репутацию несговорчивого и безнадежного работника — редко кто отваживался прервать речь шефа. Он сурово сдвинул брови, сцепил руки на столе и произнес:
— А даже если это и так. Ты хоть понимаешь, что своим поведением подставил под удар не только себя, но и репутацию всей компании? Ты знаешь, сколько проблем нам теперь решать придется? Сегодняшняя клиентка — ты хоть в курсе, кто ее отец? Он нам такую жизнь может устроить — ввек не расплатиться.
— Значит, поэтому его дочь может поливать других грязью? Бабло решает все, да? А я должен молчать и выполнять тупые прихоти этой богатой дуры?
— Да! — Сыч хлопнул кулаком об стол. — Да! Хотя бы потому что здесь ты принадлежишь нам! И за все, что ты здесь скажешь или сделаешь, придется отдуваться тоже нам!
— Я все понял. — Мне хотелось как можно быстрее уйти из этого кабинета, который даже пресловутый кондиционер не делал прохладнее.
— Ничего ты не понял, — сыч уставился на меня со смесью укора и раздражения. — Ты здесь больше не работаешь. И надейся на то, что клиентка удовлетворится твоим увольнением и не направит дело в суд. — Николай Александрович закрыл скоросшиватель, давая понять, что аудиенция окончена.
Береги свою жизнь… Выбор… Знаки… Почему-то с утра мне никто никаких знаков не подавал, не предупредил, что сегодня меня уволят и чуть не собьют по дороге домой. С машиной-то ладно, пронесло. А вот как быть с работой? Менять шило на мыло неохота, все равно не приживусь. Надо заняться поисками чего-нибудь более стоящего, а это займет какое-то время… Но если сегодня такой "знаковый" день, то почему бы… Я посмотрел на пивной бар, расположенный аккурат через дорогу. Чем не повод отметить собственное увольнение?
Внутри было прохладно. Пахло жареными колбасками, сигаретным дымом и еще чем-то неуловимым: парфюмом, мореным деревом и даже пылью, осевшей в складках штор. Никогда прежде я не чувствовал мир так ярко, так отчетливо. Наверное, потому что никогда особенно не задумывался, каким он может быть.
Готовили здесь неплохо, да и пиво подавали что надо — холодное, с пышной белой шапкой. Пенный напиток не сделал мир ярче и добрее, не помог разобраться в том, что произошло сегодня на работе. Раз за разом воскрешая в мыслях облик Барби, я морщился и внутренне передергивался. И самое главное, понять не мог, почему так взбесился. Она меня оскорбила, безусловно. И еще угрожала не только мне, но и моей семье. Только было в ней еще что-то такое, что окончательно превратило меня в рычащего зверя. Что именно? Пивной хмель уносил ответ далеко за пределы сознания, и ловить его совсем не хотелось.
Когда я покинул гостеприимное заведение, на небе уже мерцали звезды. Теплый ветер носился по московским улицам, дурманя голову ароматами южных цветов, степных трав и соленым вкусом моря. Воистину странное лето…
Путь домой лежал неблизкий, но лезть в набитый транспорт, когда на город легла долгожданная и вкусная прохлада, я не стал. Если пройти дворами — прогулка займет минут тридцать-сорок. Самое то, чтобы проветрить мозги после напряженного дня. Я достал ай-под, нацепил наушники и зашагал домой под ритмичную музыку Linkin Park.
Через пару кварталов появились родные пенаты. Сияющие витрины магазинов и шумные трассы остались позади. Такой уж у нас район — стоит свернуть с проспекта, оказываешься в глухой деревне, где дорогу освещает только слабый свет, льющийся от редких фонарей и из окон горожан-полуночников. Ночь опутала аллеи парков, сгустилась вокруг деревьев и кустарников, погрузила во тьму гаражи-ракушки и детские площадки.
Каждый закуток, каждая тропинка, каждый проход были мне хорошо знакомы, ведь именно здесь я вырос. Прошедшие годы ничего тут не изменили: в этом подвале мы прятались с друзьями от местных хулиганов, в этой беседке распили первую бутылку пива и выкурили по сигарете, а на этих качелях я впервые поцеловал Ленку из шестого "А". Со временем друзья разъехались, забылись, почти стерлись из воспоминаний. Остались только фотографии, и дворовое детство — одно на всех.
