Был вечер, мать наверняка была дома. Но сколько он ни звонил в дверь, она не отвечала. Дубасить ногами, как вчера, он не стал. Позвонил соседям. Открыла девочка семи лет, кроме нее, никого дома не было.
— Знаешь, — сказал ей Макс. — я из соседней квартиры, но захлопнул случайно дверь. Мне надо попасть к себе, я пролезу через ваш балкон.
Девочка впустила его. Он даже не подумал, что может что-нибудь украсть, сразу пошел к балкону: чтобы перебраться на свой, надо было обогнуть стенку, которая отгораживала оба балкона. Для этого следовало перелезть через перила и сделать два небольших шага вбок. Он так и сделал. Но тут противно и резко взвыла сирена милиции. Макс хотел бросить взгляд вниз, но не успел — нога его соскользнула, голова закружилась, а пальцы разжались.
Когда он был маленький, то думал, что падение с высоты в последние секунды жизни — это момент истины, эйфория. Но в самом деле, он только почувствовал, как ему судорогой схватило живот и испытал дикий страх. Макс только собрался вспомнить всю свою предыдущую жизнь, как услышал глухой стук и умер.
Всю жизнь маета-маета-маета. Отец бросил в детстве, мать еле справлялась. Потом старый страшный бродяга, похожий на Карабаса-Барабаса, испугал Машеньку до заикания и десять лет жизни, когда сверстники после школы отдыхали, играли, читали книжки, ходили по кружкам, она должна была посещать логопеда и невролога, а потом по два часа в день, стоя, громко начитывать скучные непонятные брошюры по естествознанию из серии «Знание». Мать не разрешала ей читать вслух детские книги, боясь, что увлекательный сюжет и сопереживание героям заставят Машеньку излишне волноваться. Тогда эффект от лечения был бы нулевой. Уходя на работу, она оставляла две чистые часовые кассеты, а вечером проверяла, как Машенька наговаривала текст, и отмечала ее ошибки и успехи в упражнениях. Постепенно матери надоело проверять кассеты целиком. Она стала прослушивать только начало и конец. И Машенька потихоньку подстроилась к такому режиму — стала хитрить: читала только небольшие отрывки из брошюры, проматывая большую часть кассеты вхолостую.
Тогда у нее появилось свободное время, но детские книжки были ей уже неинтересны, и она перечитала — уже про себя! (Какое это оказалось счастье — читать в тишине, молча) — всю серию брошюр по естествознанию. За брошюрами потянулись книги, и к старших классам биология стала ее любимым предметом.
В университете она, конечно же, пошла учиться на естественника. К этому времени заикание само по себе потихоньку прошло и проявлялось лишь тогда, когда она сильно волновалась. Жизнь налаживалась. На третьем курсе Машенька вышла замуж за сокурсника, и они счастливо жили, пока мать внезапно не умерла от сердечного приступа. Машенька довольно скоро справилась с горем. Надо было работать и заканчивать учебу. Муж проводил дни в лаборатории, иногда на неделю-две уходил «в поле», а она после аспирантуры осталась преподавать в университете. Тут и Максик родился. Такой чудесный поначалу был ребенок! Душа на него не могла нарадоваться! Всё, что Машенька, теперь уже Мария Николаевна, недополучила из-за болезни в детстве, всё-всё пыталась возместить на собственном сыне!
Но однажды случилась беда, и опять всё пошло наперекосяк. Как-то раз муж вышел из дома за сигаретами и не вернулся, с той поры Максика как подменили. Стал грубым, жестоким, временами даже подлым. Все педагогические умения Марии Николаевны разбивались о него, как волны о скалу. Он их попросту не воспринимал.
«Сапожник без сапог», — вздыхала о себе Мария Николаевна и старалась набраться побольше терпения, ведь капля камень точит. Возраст у Максика сложный, отец умер… — говорила она себе. — И жалко его, и приструнить некому. Вот только деньги стали пропадать. Она заподозрила самое страшное. Ночью зашла к сыну в комнату и проверила вены на руках — они были целые. Немного успокоилась. Но жившая тремя этажами ниже сослуживица Нора напугала, сказав, что многие из наркоманов колют себе ноги. А могут и накуриваться, и нанюхиваться до одури. Правильнее всего проверять по взгляду. Мария Николаевна долго всматривалась в глаза сына, пытаясь понять, расширены у него зрачки от наркотиков или близорукости, но так и не разобралась. А спал он почему-то в носках, и снять их с него незаметно у нее не получалось, сон у Максика был чуткий. Сердце матери зашлось в тревоге и сомнении.
А однажды её вызвали в школу. Классная руководительница рассказала всё. И это было чудовищно. В классе появились наркотики, и Максик их тоже употребляет. Слава Богу, беседа была приватной, классная поведала новость тактично, как педагог педагогу, наедине, а не на родительском собрании… Но сильно легче от этого не стало.
Шли год за годом. Надежда, что сын «перебесится» становилась всё более слабой, Максик совсем перестал реагировать на слова, мольбы обратиться к врачу или хотя бы к анонимным наркоманам молча игнорировал, куда-то уходил на весь день, вечером возвращался, съедал ужин и в одежде заваливался спать. И это было еще хорошо — потому что случалось, он и ночевать не приходил. И тогда Мария Николаевна проводила ночи в смятении и беспокойстве.
Деньги продолжали пропадать. С этим она смирилась. Но когда исчезли драгоценности ее мамы, рассердилась не на шутку. Попыталась допросить, куда он их дел, если в ломбард — есть шанс спасти. Но Максик угрюмо молчал. Мария Николаевна решила, что надо попробовать новый педагогический прием, тем более сослуживица Нора давно ей это советовала — не хочет по-хорошему, пусть попробует по-плохому. Может, тогда хоть что-то услышит? Как-то раз, когда Максик с утра ушел, она вызвала слесаря и поменяла замок на двери. Сын, явившись вечером, долго звонил, она попыталась с ним поговорить через дверь, прочла длинную нотацию, но когда открыла, оказалось, что Максика за порогом нет. Ему наскучило, и он ушёл.
Его не было целый месяц. Сначала она не находила себе места. Потом успокоилась, смирилась и даже стала привыкать к такой жизни. Мария Николаевна наконец поняла, что может жить и одна. И вот вчера он наконец явился, взбаламутив заново все чувства. Стал звонить, колошматиться в дверь. Она попыталась его вразумить, договориться о лечении, но он не захотел. И когда убрался восвояси, она вздохнула даже с облегчением. Сегодня опять пришел, трезвонил в дверь, но вел себя гораздо тише. А Мария Николаевна вдруг поняла, что чудовищно устала и не хочет больше разговаривать с сыном. Пусть делает, что хочет, но только вдали от нее.
Через полчаса после ухода Максика опять раздался звонок в дверь. Она хотела и не подходить вовсе, но всё-таки решила посмотреть, кто там. За порогом стояла сослуживица Нора. Сказала, что к ней пришли гости, а у нее нет яиц. Не хватает четырех штук. Не одолжит ли? Мария Николаевна впустила ее в квартиру, хотела дать яйца, но неугомонный поток заикающихся слов понёсся из нее, не желая останавливаться, она говорила и плакала, плакала и говорила. А сослуживица Нора поглядывала то на холодильник, то на часы, но всё-таки слушала, все-таки сочувственно кивала и вежливо произносила какие-то добрые слова. А потом она все же забрала яйца и ушла. Но через десять минут вернулась вновь.
