Он видел Марию такой, какой знал ее много лет назад, – молодой женщиной, застенчиво улыбающейся ему. И Сорелли улыбнулся ей в ответ, когда кинжал вонзился в его тело.
Пауль Кадрель неожиданно проснулся, когда в крошечное окно над его кроватью не проникал еще ни один лучик света. Ему приснился кошмар, что в последнее время случалось довольно часто, и потому он обрадовался, обнаружив, что это был просто сон. Хотя в комнате было прохладно, курточка пижамы прилипла к его телу, сырая от пота.
Холодного пота.
Он по-прежнему чувствовал себя усталым и совершенно разбитым, но не поддался соблазну снова уснуть. Слишком велик был его страх, что сон может повториться – сон о Ренато Сорелли. В нем испуганный Сорелли бежал по мрачному лесу, и его страх был также страхом Пауля. И теперь еще Пауль чувствовал, как часто стучит его сердце, будто за ним и правда гнались…
Да, кстати, кто же за ним гнался?
Пауль не мог бы с уверенностью сказать, кто – или что – гналось за Сорелли. Во сне он не разглядел ничего, кроме темного призрака, нереального существа с неясными очертаниями. Нечто сверхъестественное, недоступное для восприятия обычными человеческими чувствами. Создание, пришедшее с той стороны, возможно из ада, воплотившийся и, тем не менее, неосязаемый страх.
Или, возможно, Пауль просто уже позабыл, что на самом деле ему приснилось? Возможно, его подсознание скрыло от него нечто ужасное, дабы защитить его рассудок?
Он нервно включил ночник и потянулся к пластмассовому будильнику. Скоро пять. В обычной ситуации он поспал бы еще более получаса. Но не сегодня.
Пауль поставил будильник на место, взял с тумбочки вставленную в рамку фотографию и долго смотрел на снимок, сделанный три десятка лет тому назад. На нем были изображены худой темноволосый мужчина лет тридцати и мальчик лет десяти, с кудрявыми светлыми волосами, зажавший под правой рукой футбольный мяч. Оба смотрели прямо в объектив: мальчик – с выражением легкого сомнения, мужчина – с довольным видом.
Снимок ничем не отличался от тысяч фотографий, на которых изображены отец и сын. Однако эти двое отцом и сыном не были, во всяком случае, между ними не было кровного родства. И тем не менее Ренато Сорелли всегда был Паулю как отец, уже тогда, когда был сделан этот снимок на спортплощадке сиротского приюта. Пауль помнил все так отчетливо, будто это случилось вчера. В игре он забил решающий гол, и его товарищи приветствовали его несмолкающими криками «ура!». Однако для него куда более важным было то, что Сорелли хлопнул его по плечу и что-то одобрительно произнес. Пауль и сегодня ощущал тепло, которое охватило его в тот миг, – чувство защищенности.
Он аккуратно поставил фотографию, сделанную отцом Джакомо Анфузо, директором сиротского приюта, на место и поднялся с кровати. На противоположной стене висели написанная маслом картина и деревянное распятие. На картине был изображен бородатый мужчина, чьи резкие черты напоминали черты лица Сорелли: Игнатий Лойола, основатель ордена иезуитов. Пауль опустился на колени перед распятием и сложил руки в утренней молитве. Это был долгий внутренний диалог с Богом, в котором Пауль просил Всевышнего о защите и помощи для Сорелли.
Позднее он спрашивал себя, действительно ли в этом была необходимость. Он ведь всего лишь видел сон. В последнее время ему чаще всего снился Сорелли, и почти каждый раз его друг и отец находился в опасности. Но еще никогда сон не был таким реальным, как тот, что приснился Паулю этой ночью. Страх, охвативший Сорелли во сне, передался Паулю, ощутившему его как физическую боль. И потом, конец сна: Сорелли лежал на земле, а темное существо сидело на нем и держало над ним продолговатый предмет. Кинжал. Когда Пауль вспомнил об этом, его охватил ужас.
Затем он проснулся, слава Богу!
Умывшись, побрившись и одевшись, Пауль вышел за дверь, когда в интернате все еще спали. На него подул прохладный ветер, но утренняя свежесть оказала на Пауля благотворное влияние. Солнце пронзило предрассветную мглу бледно-розовым сиянием и проложило себе путь сквозь облака, нависшие над внушительными горами и холмами вокруг Мондзее. Пауль посмотрел вниз, на озеро, чья поверхность слегка рябила от ветра и отражала первый солнечный свет. Этот пейзаж заставил его обрадоваться тому, что он рано встал. Ничто так не поднимало ему настроения, как зарождающийся день. День, полный новых возможностей.
Пауль с радостью отметил, как преобразился интернат «Николай Бобадилья»,[3] учрежденный во многом благодаря его усилиям. Сам выросший в приюте, таким образом он мог передать другим детям то добро, которое ему сделали иезуиты. Здание некогда было отелем, впрочем, совершенно не прибыльным. Большинство туристов, приезжавших в эту часть Верхней Австрии в отпуск, искали привычных удовольствий на куда более знакомом озере Вольфгангзее или на огромном Аттерзее. То, что разорило владельцев гостиниц, для Пауля стало настоящей удачей. Он приобрел бывшую гостиницу на деньги от пожертвований, и теперь здесь жили почти сто двадцать сирот.
У него за спиной послышалось дребезжание жести. Звук доносился из кухни – интернат просыпался. Неожиданно Пауль почувствовал голод и его охватило желание выпить чашечку дымящегося кофе.
Полчаса спустя, сидя за завтраком вместе с воспитателями, остальными сотрудниками и детьми, он вдруг заметил, что один стул за соседним столом был пуст. Это было место Нико Шпильмана.
Мальчик потерял родителей по той же причине, что и Пауль: они погибли в автокатастрофе. Долгое время Нико оставался очень замкнутым и почти не разговаривал. Пауль уделял ему много внимания, совершал с ним длительные прогулки и часто рассказывал мальчику о том периоде своей жизни, когда сам рос в приюте. Постепенно Нико оттаял, и Пауль был очень рад этому. Он чувствовал себя почти как отец, сумевший излечить больного сына. И разве он не был отцом для них? Для всех сирот, живущих здесь?
Он спросил детей за соседним столом о Нико, но все они смущенно отводили глаза.
– Что стряслось с Нико? – не отступал Пауль. – Он заболел? – Снова никакого ответа. – Кто из вас старший в комнате Нико?
– Я, – пробормотал рыжеволосый Тобиас Моснер и стыдливо взглянул на Пауля.
– Ну, Тобиас, так что же произошло с твоим соседом по комнате?
– Он… – запинаясь, произнес мальчик. – Он… он спрятался.
– Спрятался? Почему? Или мне надо спросить по-другому: от кого?
– От остальных, – начал Тобиас, но затем прикусил язык и замолчал.
– Продолжай!
