Это был Генри.
— Я не хочу причинять тебе боль, — сказал он. — Мне просто нужно, чтоб ты понял.
Он поднял меня за воротник. Я чувствовал, как кровь стекает сзади по шее.
Я потерял сознание.
Всего вам хорошего. Увидимся позже.
IIIЯ получил указание не вдаваться в подробности того, куда той ночью брал меня Генри и что он мне показывал. Достаточно сказать, что физически я был полностью вымотан. Не от ужасных вещей, свидетелем которых мне случилось быть, но от осознания вины, что, волей-неволей, пришлось находиться рядом с этими существами.
Я был с ним менее часа. Когда я вернулся, все мое мировоззрение, до самого основания, было потрясено. Все, что я знал о смерти, о космосе, о Боге… все изменилось. За короткий промежуток времени я пришел к уверенности — конкретно, без вероятностей и неопределенностей — в то, что еще час назад звучало как бред:
Вампиры существуют.
После этого я не спал целую неделю — сначала от страха, потом от волнения. Я каждую ночь оставался в магазине до темноты, пристально изучая тетради и письма Авраама Линкольна. Проверяя, как эти невероятные события соотносятся с фактами общеизвестной биографии. Одну из стен в подвале я завешал отпечатанными на принтере старыми фотографиями. Осями времени. Фамильными деревьями. Каждое утро, в предрассветные часы, я писал. Первые два месяца моя жена беспокоилась. Следующие два она была в сомнениях. А через шесть месяцев мы разошлись. Я боялся за свою безопасность. За безопасность детей. За свой рассудок. У меня было множество вопросов, но Генри не появлялся. В конечном счете, я преисполнился безумной отвагой расспросить их, одиннадцать «человек», указанных в списке. Некоторые упорно меня игнорировали. Другие относились враждебно.
Но с их помощью (которая, по сути, была злым ворчанием) я понемногу начал собирать картину тайной истории вампиров Америки. Их роль в рождении, развитии и скорой смерти нашей нации. И еще я кое-что узнал об одном человеке, который спас всех нас от их тирании.
Так или иначе, спустя семнадцать месяцев, я лишился всего ради этих десяти в кожаных обложках тетрадей. И пачки писем, перевязанных красным резиновым жгутом. Как бы то ни было, это были самые счастливые месяцы в моей жизни. Каждое утро я поднимался с надувного матраса в подвале магазинчика ради большой цели. С осознанием, что делаю что-то действительно важное, несмотря на свое полное, отчаянное одиночество. Несмотря на то, что меня, похоже, окончательно покинул разум.
Вампиры существуют. И Авраам Линкольн был одним из величайших охотников на вампиров своего времени. Его журнал — начат в двенадцатилетнем возрасте, а окончен в день убийства — изумительный, ошеломляющий, революционный документ. Это заставляет в корне изменить угол зрения на многие события в американской истории и добавляет путаницы к тому, что человеческий разум и без того уже невероятно запутал.
Существует более 15 000 книг о Линкольне. Его детство. Его ментальная мощь. Его сексуальная притягательность. Его взгляды на расовую рознь, религию и судебную систему. В них много правды. Некоторые даже содержат намеки на существование «тайного дневника» и «увлеченность оккультными силами». Но ни в одном из них не содержится и слова о главной борьбе его жизни. Борьбе, что в конечном итоге вылилась на поля сражений Гражданской Войны.
Это переворачивает монументальный миф о Честном Эйбе, известный всем нам с самых ранних лет в школе, по сути, оказавшимся совершенно нечестным человеком. Мешанина из полуправды и зияющих пустот.
Все, что вы сейчас прочитаете, почти разрушило мою жизнь.
Все, что вы сейчас прочитаете — правда.
Сет Грэм-Смит, Рейнбек, Нью-Йорк. Январь 2010.
МАЛЬЧИКВ нашем печальном мире горе находит всех; для молодых оно приходит вместе с исступлением злости, застает их врасплох.
Авраам Линкольн в письме Фанни МакКалло
23 декабря 1862 г.
IМальчик стоял, пригнувшись, стоял так долго, что ноги у него онемели — но он не шевелился. Потому что на маленькой поляне в морозном лесу появились существа, которых он давно ждал. Создания, которые заслужили смерть. Он прикусил губу, чтобы они не услышали стука зубов, и направил отцовское ружье точно в цель, как учили. Туловище, он запомнил. Туловище, только не шея. Тихо, осторожно потянул затвор, зафиксировал ствол в выбранном направлении — огромное существо, отставшее от остальных. Десятилетия спустя, мальчик в деталях помнил, что случилось дальше.
Я колебался. Не из-за того, что мучила совесть, а от страха, что ружье отсырело и не выстрелит. Однако, страх исчез, стоило мне нажать на курок; приклад ударил в плечо, и от неожиданности моя спина выпрямилась.
Индюшки бросились в разные стороны, когда Авраам Линкольн, мальчик семи лет, вскочил с покрытой снегом земли. Оказавшись на ногах, он ощутил пальцами странное тепло у себя на подбородке. «Я понял, что прокусил губу насквозь», — записал он. — «И едва сдержал крик. Но больше всего мне хотелось узнать — попал я или нет».
Он попал. Огромное тело бешено хлопало крыльями, выписывая по снегу небольшие круги. Эйб смотрел издали, «опасаясь, что невиданная мощь вдруг вырвется и разорвет его в клочья». Хлопанье крыльев, перья, ползущие по снегу. На всем свете остались лишь эти звуки. Они сливались с более низкими звуками хруста ног Эйба по снегу, когда он собрал всю свою храбрость и подошел ближе. Удары крыльев становились все слабее.
Он умирал.
Выстрел попал точно в шею. Птица металась, голова, повернутая под неестественным углом, волочилась по земле. Туловище, только не шея. С каждым ударом сердца кровь выплескивалась из раны на снег и смешивалась там с темными каплями, сочащимися из губ Эйба, и со слезами, которые начали падать с его лица.
Дыхание прекратилось, но она не перестала трепыхаться, а в ее глазах был испуг, какого я никогда раньше не видел. Я простоял рядом с отчаявшейся птицей, казалось, год, умоляя Господа, чтобы эти крылья, наконец, успокоились. Чтобы Он дал мне прощение за то, что я так покалечил существо, которое не сделало мне ничего дурного, никак не угрожало моему здоровью и моей жизни. Наконец, он затих, тогда я, собравшись с духом, поволок его — целую милю по лесу — и положил к ногам моей матери. Голова моя была опущена так низко, что не было видно слез на лице.
