Василь поёжился. Было ещё прохладно. Да и непривычно ему было после городских улиц — босиком ходить. Но грязь была местами абсолютно непролазная, а чужие тенниски — жалко. К тому же, то и дело приходилось пересекать вброд мелкие горные речки: замучаешься каждый раз разуваться.
— Ничего, — занудничал Виктор, форсируя очередную мелкую речушку, — Холодная вода хорошо мозги прочищает.
Дорога поднималась круто вверх и шла вдоль обрыва, в глубине которого оставалась река. Над дорогой нависали слоистые скалы, на которых росли незнакомые горные растения вперемежку с маками и колокольчиками. Попадался вросший в подножие скал кизил и усыпанные спелыми крупными ягодами колючие кусты ежевики. По скалам бегали, исчезая проворно в норках, изумрудно-зеленые ящерки.
Затем дорога постепенно, полого пошла вниз, в темный после яркого солнечного открытого участка лес. В лесу на ней вновь стали попадаться огромные грязные лужи, к тому же здесь редких путников атаковали голодные комары, а к глазам липли мелкие надоедливые мошки. Наконец, дорога вывела на длинную светлую поляну и пошла по её центру. На этой поляне росло большое раскидистое дерево с дуплом, издали похожее на дуб, но вблизи оказавшееся дикой грушей. К дереву кем-то и когда-то была привязана веревочная лестница.
— Это — главный ориентир здесь. Значит, всё-таки нас верно вынесло, — заметил Виктор.
Шли они бодро, ни на минуту не сбавляя темпа. Усталости не было.
Дальше снова пошёл лес, но ещё более темный и в глубине своей совсем непролазный. Затем последовала развилка дороги на две совсем узкие тропы, уходящие обе неведомо куда.
— А вот здесь — я не помню, направо или налево нужно сворачивать. Раз всё равно — наудачу, так куда ты предпочитаешь? — спросил попутчика Виктор.
— Ну, налево, — предложил Василь.
— Налево — так налево, — не стал возражать Виктор, — Вперёд!
Через некоторое время лес потихоньку начал редеть. Снова стали различимы вдали синие склоны лесистых гор, так как деревья отступили от края дороги, приоткрывая обзор местности. Остатки облаков, ранее окружавших вершины, постепенно испарились. Становилось совсем жарко. Виктор разделся по пояс и теперь маячил впереди плотной и загорелой фигурой. Пахло травами. Прямо в том месте, куда чуть было не ступил Василь, проползла медно-красная змейка. Воздух вокруг был влажный и жаркий.
— Что-то не видать поляны… По времени, кажется, мы уже прийти должны. Места какие-то странные: то ли знакомые, то ли нет, — обернулся к Василю Виктор, — Вроде, и река рядом, как надо, где-то слева. И впереди, вон там — вроде Синяя гора… А поляны — нашей, где народ табунился — нет… И совсем никого не встретили до сих пор… Странно.
Но они упорно продолжали шагать всё дальше и дальше, и наконец-то пошла какая-то большая длинная поляна, справа от дороги. Впрочем, она давно уже постепенно начала местами зарастать непроходимыми кустами колючего тёрна. С голодухи Василю даже тёрн теперь показался вполне ничего. Впрочем, ягоды высохли на солнце до состояния, напоминавшего изюм.
Вскоре и в лесу, между деревьями, показались промежутки более открытых, солнечных мест, и на этих местах, под деревьями, действительно были палатки и костёр с крышей над ним из натянутой на сооруженный из досок каркас клеенки. Вокруг костра со всех четырех сторон были встроенные в каркас несущей конструкции лавочки. Несомненно, кто-то обосновался здесь серьёзно, не на пару деньков. В то же время палаток здесь, если приглядеться, для серьёзной стоянки было на удивление мало: две или три… Третья при ближайшем рассмотрении оказалась натянутой на веревку клеенкой с растяжками. Она также крепилась на каркас из прутьев и образовывала сооружение, вполне пригодное для ночёвки, с ватным одеялом внутри. Большой толпы людей тоже нигде поблизости не было. Лишь один рослый мужик с чёрной бородой и длинными волосами, завязанными в «хвост», лежал, растянувшись во весь рост, на одной из лавочек у костра — и, похоже, дремал.
— Действительно, здесь поляна! Но… Что-то, вроде и та, а вроде и не та, — заключил удивленно Виктор.
Андрей вылез из спальника, потянулся, вдохнул свежий, чистый лесной воздух. Потом сделал несколько легких пассов. Над поляной, просвечивавшейся между деревьями, клубился густой белёсый туман. В лесу, под нависающими низко ветвями, было темно и тихо, и только-только начинали просыпаться первые птицы. Босиком, ощущая холодную влагу росы, Андрей неспешно подошел к потухшему костру. Было прохладно.
Вокруг костра кучковались палатки, хозяева которых, будучи праведниками, сейчас ещё спали легким, приятным сном. Вскоре, конечно, первым встанет сам «эс эс». Неспешно разогреет крепкий утренний чай с добавлением мелиссы и перечной мяты, и потянется по лесу легкий сизый дымок. И сейчас Андрей, решив «пособить» Сан Санычу дровами, заранее натаскал охапку сухих веток и сложил ее около потухшего костра.
Уже манила к себе река, горная, прохладная, стремительная, поначалу обжигающая своим холодом, купание в которой бодрит, а после него по телу разливается приятная теплота. Андрей знал неподалёку довольно глубокую лагуну с очень чистой и прозрачной до самого дна водой, в которой водилась шустрая рыбка-форель с красными плавниками.
Захватив в палатке свою вездесущую холщовую сумку с длинной ручкой через плечо, он стал спускаться вниз по склону, затем пересёк по узкой тропинке небольшой лесочек, прошёл заросшее высокой травой поле и вышел на грунтовую дорогу. Слегка пригладив непослушные волнистые волосы, доходящие до плеч, и шёлковистую длинную светлую бороду, он бодро, быстрыми бесшумными шагами, устремился вперёд.
Выйдя к знакомому месту на реке, Андрей сразу разделся и, зайдя в воду, сразу шумно нырнул в холодную воду и купался довольно долго. А потом ещё дольше сидел и смотрел, как восходит солнце. С этого места на берегу открывалась широкая панорама: спускающаяся ниже по камням-терраскам речка, деревянный мостик через неё, следом за ним — посёлок. Вдали синели невысокие лесистые горы. Вода уносила его мысли куда-то вдаль, погружая сознание в далёкие, ушедшие образы…
…Когда-то он был поэтом. Нет, он никогда не публиковал своих стихов. Он ведь не работал поэтом — нет такой профессии. Он им БЫЛ. И, как все поэты, он был одинок, мечтал о чем-то недостижимом и далеком, материально не обладая практически ничем. Он относился к окружавшим его глупым компаниям легко и непритязательно и внешне казался человеком, не знавшим горя. С равнодушием встречающим сонмы «укусов судьбы», о которых говорит в оригинале Гамлет, и имеющим слишком мало для того, чтобы бояться терять. Человеком, предпочитающим пить чай вприкуску с мыслями, вычитываемыми из книг, говорящим со звёздами по ночам, размышляющим и чувствующим. Он жил в своем собственном, замкнутом мире — и казалось, дышал только им, миром своих иллюзий. Но изолированных миров не существует. Реальность врывается даже в сны самых скрытных людей, неприкрытая реальность страшного мира, готовая разорвать, раскромсать в клочья их маленькие уютные мирки. А поэты обычно бывают особо ранимы и чувствительны, и хотя порой и затыкают уши, чтобы не слышать обыденной пошлости и блевотной банальной фальшивости общественных стад, но всегда чётко осознают все звуки и дыхания мира. Они живут как люди с ободранной кожей, впитывая как губкой внутрь себя боль окружающего пространства.
