А может, я должна пересечь границу, которую пересекать не положено, и стать частью леса, раствориться в тенях, слиться с деревьями. Дыхание мое стало бы ветром, шелестящим в листве. И Всадник тоже стал бы частью меня, потому что лес – это он, а он – это лес, он все прекрасное и все ужасное в мире, и я тоже хотела быть прекрасной и ужасной.
Не знаю, как долго я брела так, в полубеспамятстве, очень смутно понимая, что меня окружает, но внезапно осознала две вещи – стук лошадиных копыт вдалеке и то, что я слышу его только из-за воцарившейся мертвой тишины вокруг.
Я замерла, застыла инстинктивно, как маленький зверек, почуявший хищника, но было уже слишком поздно. Монстр был уже здесь.
Тринадцать
Я
еще не видела его, но уже чувствовала. Чувствовала по тому, как заледенел позвоночник, как свело мышцы под ребрами, как кости в ногах превратились в воду.
Зрячим оставался только один глаз, я и прищурила его, вглядываясь в пятнистые тени, уверенная, что существо подкрадывается ко мне со слепого боку, наслаждаясь разлившимся в воздухе запахом моего страха. Я твердо знала, что монстр отступал, ускользая из поля зрения, стоило мне хоть чуть-чуть повернуть голову, и что вот-вот я почувствую, как его острые когти скользнут по моей шее под самым затылком. Я хотела бежать, двигаться, перенестись куда угодно, где его нет, но не знала как. Воздух загустел от злобы, накрыв меня тяжелым душным плащом.
Ветер переменился, и в лицо мне пахну´ло вонью гниющего мяса, крови и серы, будто совсем рядом кто-то только что чиркнул спичкой. Я знала этот запах. Но определить, откуда он исходит, у меня не было времени, потому что монстр внезапно предстал передо мной собственной персоной, и лучи солнца, пробивающиеся сквозь листву, тонули в глубоких омутах тьмы, из которой он был сотворен.
Появление этого ночного кошмара посреди дня казалось странным, несообразным, даже нелепым. Подобные существа не должны показываться при свете солнца. Солнце, такое теплое, нежное, доброе, просто не должно прикасаться к ним.
Потом я вспомнила, что уже дважды видела тварь в дневные часы, и что это глупо, по-детски – думать, будто все монстры показывают зубы только в ночи.
Существо как будто притянуло к себе окрестные тени, слепив из них себе тело, однако там, где раньше у него не было никакого рта, появилась пасть, а горящие красным глаза жаждали от меня чего-то такого, что мне совсем не хотелось отдавать.
Я не знала, как спастись, с чего хотя бы начать спасаться. Я не могла прорваться с боем, не могла бить монстра до тех пор, пока тот не подчинится, как сделал бы Бром, или заморозить его ледяным неодобрительным взглядом по примеру Катрины. Имя ван Брунтов ничего не значило для лесных чудовищ, а имя ван Тасселей – тем более. Все, на что я когда-либо полагалась, – чувство собственного достоинства, унаследованные навыки, высокие ветви родового древа – здесь и сейчас не значили ничего. Вещи, которые я всегда так ценила, утратили всякую ценность, столкнувшись с тем, что и существовать-то не должно было.
Фигура передо мной расплылась, словно удлиняясь, а потом вновь обрела четкость, сделавшись еще плотней прежнего. Сотканное из теней и пустоты существо обрело подобие человека, ну или, по крайней мере, подобие человеческой фигуры, хотя все еще оставалось зыбким.
Спору нет, странный получился из монстра человек – очень высокий, выше Брома, но не обладающий его мощным телосложением, так что напоминал он птицу на длинных и тонких ногах. Мелькнул выдающийся подбородок, крючковатый, похожий на клюв нос, и я снова подумала: «Птица, он как птица, тощая длинная птица со сложенными крыльями».
И тут я поняла.
– Крейн, – сказала я и даже не осознала, что слово вылетело у меня изо рта, пока существо передо мной не отпрянуло, словно не ожидало услышать собственное имя в таком месте – и испугалось, услышав.
– Ты Крейн, – повторила я, забыв в этот момент обо всем, забыв, что это монстр, способный убить меня, монстр, который собирался убить меня, монстр, уже убивший трех мальчишек.
Сейчас я чувствовала только восторг, жгучий восторг – оттого, что знаю что-то, чего не знает никто другой, знаю, кто это лесное чудовище, пускай даже не понимаю пока, почему и как человек превратился в монстра. А причина какая-то была – причина, по которой умерли мальчики, причина, по которой погиб мой отец, причина, по которой существо это стояло сейчас передо мной.
Вот почему монстр показался Катрине знакомым. Вот почему она подумала, что и он узнал ее. Потому что он действительно ее знал. Потому что это был Крейн.
– Икабод Крейн.
Имя, произнесенное в третий раз, что-то изменило. Существо – Крейн – стиснуло голову, зажимая уши, или то место, где у человека должны быть уши. Сейчас в монстре стало куда больше плоти и куда меньше тени, чем раньше.
– Нет, – раздавшийся голос не был человеческим, то было рычание хищника в ночи. – Я оставил то имя, оставил то тело, оставил ту жизнь.
– Почему? – спросила я, хотя в голове вертелось: «Я должна бояться, я должна бежать».
Но я ничего не могла с собой поделать. Мне хотелось знать. Мне нужно было знать: как мог человек, так загадочно исчезнувший тридцать лет назад, превратиться в лесного демона?
– Ты спрашиваешь, почему? Ты, дитя из богатенькой семьи, ребенок ребенка проклятого Брома Бонса?
Он потянулся ко мне; на вид его длинные пальцы очень напоминали человеческие, но они все равно могли причинить мне боль. Я знала это, знала всем своим существом – они способны причинить мне боль. И тут, не успела я даже подумать, из моего рта вырвались слова:
– А еще – ребенок ребенка Катрины ван Тассель.
Рука замерла в дюйме от моей шеи. Прежде размытое лицо существа обрело четкость. Лицо это искажали горе и сожаление, а горящие точки больше не горели, превратившись в огромные карие глаза, слишком большие для этого длинного костистого лица. Передо мной был уже человек, а не монстр, хотя обрывки теней все еще завивались вокруг него, смягчая острые углы и грани.
– Катрина, – выдохнул он и спрятал лицо в ладонях. – Моя Катрина.
«Никогда она не была твоей Катриной», – подумала я, но, к счастью, мой дурацкий язык на этот раз не подвел меня. Если бы я сказала вслух, что Катрина никогда не была его, можно представить, каким немыслимым, неудержимым был бы гнев Крейна. Этот человек наверняка был глуп сверх всякой меры, чтобы полагать, будто у него имелся хоть один шанс заполучить Катрину. Впрочем, поразмыслив, я решила, что он точно был глуп сверх всякой меры. Он ведь просил Катрину выйти за него, а значит, верил, что она может согласиться. Но Бром и Катрина принадлежали друг другу – целиком и полностью, во всех отношениях. Пар, о которых можно сказать так, было очень и очень мало. Это бросалось в глаза – достаточно было только посмотреть на них. Даже витающий в облаках школьный учитель должен был это заметить.
– Если бы не Бром… – сказал он. – Если бы не Бром, она стала бы моей. Она отказала мне, но я мог бы переубедить ее. Не знаю даже, взаправду ли она отказала. Возможно, она всего лишь кокетничала, как кокетничают многие женщины. Я мог бы ее уговорить. Знаю, мог бы. Но потом Всадник погнался за мной, этот чертов Всадник. Знаю, это дело рук Брома Бонса. Бром Бонс проклял меня. Натравил на меня Всадника, чтобы тот забрал мою голову. Чтобы расчистить для себя поле, освободить место.
Ни за что, ни за что на свете я не сказала бы Крейну – ни в тот момент, ни вообще когда-нибудь, – что Всадником, преследовавшим его той ночью, на самом деле был Бром. Присутствие в лесу настоящего Всадника хранило секрет Брома.
– Мне удалось сбежать от него, удалось. Я пересек мост, хотя и не помню как. Но Порох сбросил меня, сбросил меня вместе с седлом, и все почернело. А потом надо мной склонился какой-то человек. Странный старик.
Меня пробрал озноб. В этой истории мог быть только один странный старик, тот, кто присутствовал там в ту ночь. Шулер де Яагер.
